Беллинсгаузен - Евгений Федоровский Страница 45

Он отпустил мичмана отдыхать, сам достал бумагу и принялся за сочинение странствий мичмана Фаддея Фаддеевича Беллинсгаузена, 1779 года рождения, августа месяца 17-го числа... Кадетство, гардемаринство, крейсерство — ни выдающихся походов, ни сражений, ни заслуг. Одно и есть: «К службе ревностен, повсегодно от всех господ командиров аттестовывался поведения и должности хорошо».

Витиевато расписавшись, добавил мысленно: «Но параграфист, как старый ревизор. Точно камень, прости Господи и помилуй его в пути дальнейшем».

В синеватой дымке предутреннего тумана показались кронштадтские стенки. В некотором отдалении от других кораблей стояли два новеньких шлюпа. Около них горели на плотах костры, бегали люди. Там всё ещё шли переделки, не прекращающиеся даже ночью.

От первого же офицера по пути к штабу Рожнов узнал об очередной незадаче для Ивана Крузенштерна. Кронштадтцы за экспедицию болели душой, все известия подхватывались с ходу и обсуждались даже кухарками. Инвалиды скрипели: «Опять протянут, как с Григорием Ивановичем Муловским, сорвут дело, окаянные».

Оказалось, по мере того, как шли сборы, менялись цели, усложнялись задачи. На одном из многих совещаний Николай Петрович Румянцев, ставший министром коммерции, потребовал взять на борт «Надежды» посольство для установления дипломатических и торговых отношений с Японией. Послом назначался Николай Петрович Резанов — один из учредителей Российско-Американской компании. Первоначальный маршрут пришлось переделывать. После совместного плавания вокруг Южной Америки «Надежда» и «Нева» разделятся у Сандвичевых островов. Отсюда Крузенштерн направится в Японию, а Лисянский — к берегам Русской Америки. Соединятся они в Кантоне. Оттуда возвратятся в Россию.

Для посольских пришлось изыскивать на корабле просторные помещения, ставить дополнительные переборки, украшать мебелью.

На корабли начали прибывать офицеры и матросы. Уж чему обрадовался вконец издерганный Крузенштерн, так приезду Макара Ивановича Ратманова, друга по кадетству и волонтёрству в Англии, которого он просил назначить себе первым помощником.

После выпуска из Корпуса в 1788 году Макара направили на Черноморский флот в эскадру Фёдора Фёдоровича Ушакова. Через десять лет он уже командовал бригантиной «Ахилл». Летом 1798 года французские войска высадились в Египте. Оттоманская Порта обратилась за помощью к России. Павел I приказал флоту идти в Архипелаг, соединившись в Константинополе с турками. Эскадра Ушакова вместе с турецким флотом начала изгонять французов с Ионических островов.

В ноябре 1798 года упёрлись в Корфу — главный и наиболее укреплённый остров с многочисленным гарнизоном. Лейтенанта Ратманова Ушаков поставил командовать отбитой у корсаров шебекой «Макарий», вооружённой сорока малыми орудиями, Однажды сырой зимней ночью Макар усмотрел французский бриг «Буаносорте», вступил с ним в бой и заставил спустить флаг. И надо же такому случиться, что в это время с кораблей «Святой Захарий» и «Елисавета» услышали канонаду, поспешили к месту сражения, приняли шебеку за французский корвет, открыли огонь, перебили большую часть рангоута и такелажа. Криков о том, что стреляют, сукины дети, по своим, на кораблях не услышали. Пришлось Ратманову загнать своих матросов от греха в трюмы и удалиться в туман. А французский бриг, воспользовавшись смятением, удрал под шумок в Корфу. Позднее Макар добрался-таки до «Буаносорте», но в ту ночь едва не лишился жизни.

На втором месяце осады после четырёхдневного штурма французы сдались. По соглашению одна часть горнизона доставлялась в Тулон, другая — в Анкону, крепость на восточном побережье Италии. Командуя отрядом судов, занимавшихся перевозкой французов в Анкону, Ратманов всё высмотрел и запомнил. Вернувшись, он представил Ушакову подробный план порта и укреплений. Эти сведения пригодились, когда Суворов, возглавлявший Русский экспедиционный корпус в Италии, обратился к адмиралу за помощью при осаде Анконы. Ратманов захватил вооружённый транспорт, доставлявший продовольствие в осаждённую крепость. А потом, сильно рассердившись, ворвался в гавань Анконы, потопил линейный корабль, с боя взял злопамятный бриг «Буаносорте». Он же захватил, мол, портовые сооружения и готовые к выходу в море французские корабли. За умелое командование десантом, проявленную решимость и бесстрашие его наградили орденом Анны 2-й степени.

И теперь живой, невредимый, сияющий он обнимал Крузенштерна, готовый разделить с ним все беды и радости предстоящего плавания.

Чуть позже появились лейтенанты Фёдор Ромберг, Пётр Головачёв, Ермолай Левенштерн. Пришлось включить в экипаж и кадет братьев Отто и Морица Коцебу. За них хлопотал отец, известный и успешный литератор Август Коцебу, чья пьеса «Ненависть к людям и раскаяние» в то время с шумным успехом шла на русской сцене. Август обратился к царю, и Александр I приказал зачислить отроков в состав команды.

— Боюсь, соберутся у меня все папенькины и маменькины сынки, и представляю, что они со мной сделают, когда я их всех утоплю, — сказал Крузенштерн Ратманову и Лисянскому, следившими за погрузкой.

— Вот и адмирал Ханыков радеет за какого-то мичмана Беллинсгаузена.

— Беллинсгаузена? — воскликнул с удивлением Лисянский. Знаю я этого молодца. Бери! Не пожалеешь. Исполнителен и точен, как хронометр.

— И то знаю: Пётр Иванович за лоботряса ручаться не станет. Характеризует мичмана как хорошего морехода, человека редкой выдержки и терпения.

У Лисянского экипаж уже укомплектовался полностью. На «Неву» были зачислены лейтенанты Павел Арбузов, Пётр Повалишин, мичманы Фёдор Ковердяев, Василий Берх, штурман Данила Калинин, а также штатские — доктор Мориц Либанд, иеромонах Гедеон, приказчик Николай Коробицын. Мало кто из них оставил заметный след в истории русского флота. Только Васька Берх, знакомый нам по разговору русского посла в Лондоне, попавший тогда на гардемаринскую практику с кузеном Морицем, стал впоследствии выдающимся историографом и учёным.

В начале утренней вахты на пирсе появился невысокий, но широкий в плечах и груди человек в повседневном морском мундире, как будто пришёл на обычную службу, а не представляться по случаю нового назначения. Однако сколь ни острый глаз у Крузенштерна, он не обнаружил ни в платье, ни в сапогах, ни в начищенных пуговицах, ни в эфесе шпаги ни малейшего непорядка. Усики были коротко стрижены, бакенбарды опущены до уставной длины. Сразу же Крузенштерн почувствовал, что мичман чуждался показного рвения, знал себе цену и в службе на него положиться можно было.

Козырнув и вручив пакет из штаба, мичман отступил на шаг и ослабил стойку, поскольку представление шло не на смотру и параде, а с глазу на глаз, как знакомятся моряки.

— Про вас говорят, вы обладаете дивным хладнокровием? — спросил Крузенштерн, пряча бумагу в конверт и засовывая в нагрудный карман.

— Что вы?! Мне бы поучиться у капитана Бологовского надо, — ответил мичман.

Иван Фёдорович улыбнулся. Случай был известен флотским. Однажды врывается в каюту Бологовского вахтенный, вопит: «В ахтерлюке пожар!» Капитан неторопливо допил из блюдца чай, вытер губы салфетом и проворчал недовольно: «Чего раскричались, будто Бог знает что случилось?.. Велите тушить». Удивительную выдержку имел капитан. Да и тревога, по счастию, оказалась напрасной.