Сципион Африканский. Победитель Ганнибала - Генри Лиддел Гарт Страница 15

Затем Сципион с мягким сарказмом переходит к беспокойству Фабия о его, Сципиона, безопасности – не только о безопасности армии и государства, – если он отправится в Африку. Откуда внезапно появилась такая озабоченность? Когда его отец и дядя пали в бою, когда Испания лежала под пятой четырех победоносных карфагенских армий, когда никто, кроме него самого, не предложил себя для такого отчаянного предприятия, «почему в тот момент никто ничего не говорил о моей молодости, о мощи врага, о трудностях, о недавней судьбе моего отца и дяди? <…> Разве армии в Африке сейчас больше, а полководцы лучше, чем были тогда в Испании? Или возраст мой тогда был более зрелым для руководства войной, чем теперь?.. <…> После искоренения четырех карфагенских армий… после восстановления нашей власти над всей Испанией, так, что ни следа не осталось от войны, легко умалять вес моих услуг; так же легко будет, когда я вернусь из Африки, умалять тяжесть тех самых условий, которая теперь преувеличивается ради того, чтобы задержать меня здесь».

Затем, опровергнув исторические примеры, приведенные Фабием как предупреждение, Сципион обращает призыв к истории против самого Фабия, приведя в поддержку своего плана пример Ганнибала. «Тот, кто навязывает опасность другому, имеет больше боевого духа, чем тот, кто отражает ее. Добавьте к этому, что ужас, возбуждаемый неожиданным, увеличивается в таких обстоятельствах. Когда вы вступаете на территорию врага, вы видите его сильные и слабые пункты вблизи». Указав в Африке морально слабые места, Сципион продолжает:

«При условии, что здесь не будут чинить препятствий, вы услышите сразу же, что я высадился, что Африка охвачена войной и что Ганнибал готовится покинуть нашу страну. <…> Проявятся многие вещи, которые теперь не видны на расстоянии, и задача полководца – не теряться, когда возникает возможность, и заставлять события следовать его планам. Я буду, Квинт Фабий, иметь противника, которого ты мне назначил, – Ганнибала, но я предпочитаю увлечь его за собой, чем позволить ему держать меня здесь». Что до опасности движения Ганнибала на Рим, то предполагать, что Красе, второй консул, не сможет сдержать ослабленное и расстроенное войско Ганнибала, при том что Фабий сделал это, когда Ганнибал был в полной силе и окрылен успехом, значит слишком плохо думать о Крассе. Мастерский, неоспоримый аргумент! Подчеркнув далее, что именно теперь настал момент поменяться местами с Карфагеном, обрушить на Африку то, что Ганнибал обрушил на Италию, Сципион заканчивает речь на характерной ноте, вместе и сдержанной, и возвышенной: «Хотя Фабий не ставит ни во что мои услуги в Испании, я не буду пытаться осмеивать его славу и возвеличивать свою собственную. Будучи молодым человеком, я покажу свое превосходство над этим стариком если не в чем другом, то хотя бы в скромности и сдержанности моих речей.

Жизнь моя и услуги, которые я оказал, таковы, что я могу молча удовольствоваться тем мнением, которое вы самостоятельно обо мне составили».

Сенат, однако, был больше озабочен сохранением собственных привилегий, чем военными аргументами, и пожелал узнать, предоставит ли Сципион решение сенаторам или, в случае отказа, обратится через их головы к народу. Они отказались выносить решение до тех пор, пока не получат заверений, что он ему подчинится. Посовещавшись со вторым консулом, Сципион уступил. Тогда сенат, в духе, характерном для всех комитетов, принял компромиссное решение: консул, которому по жребию выпадет Сицилия, может иметь позволение переправиться в Африку, если сочтет это выгодным для государства. Любопытно, что Сицилия выпала Сципиону.

Он взял с собой тридцать военных кораблей, которые со своей огромной энергией построил и спустил на воду всего за сорок пять дней из леса, срубленного в округе. На борт он погрузил семь тысяч добровольцев – поскольку сенат, боясь блокировать его, но твердо намеренный мешать, отказался дать ему позволение набирать наемников.

История того, как Сципион, осаждаемый трудностями и помехами со стороны тех самых людей, которых он намеревался спасти, превратил неорганизованную толпу добровольцев в ядро эффективных экспедиционных сил, имеет примечательную параллель в нашей британской истории. Сицилия была для Сципиона шорнклиффским лагерем, местом, где он выковал оружие, пронзившее сердце Карфагена. Но Сципиону, в отличие от сэра Джона Мура в наполеоновских войнах, суждено было самому разить врага оружием, которое создал его гений, и нанести смертельный удар мощи Ганнибала. Его взгляд проникал в отдаленное будущее – в этом он, быть может, превосходил всех других великих командиров – и позволил ему понять, что тактический ключ к победе состоял в обладании мощным подвижным ресурсом – кавалерией. Чтобы оценить ее роль, он должен был порвать оковы великой традиции, ибо военное величие Рима было построено на мощи его пехотных легионов, – и для этого тоже требовался гений. Долгие великолепные анналы римской истории – свидетельство эффективности такой армии, и только при кратком появлении Сципиона на сцене мы видим подлинный разрыв с традицией – баланс между двумя родами войск, в котором стабилизирующая сила одного и решающий маневр другого объединены в должной пропорции. Это предметный урок современным генеральным штабам, дрожащим на пороге механизации, боящимся прорыва, несмотря на доказанную неэффективность старых родов войск в их нынешней форме, – ибо ни одна военная традиция не имеет и малой доли той прочности и того блеска, что традиция легионов. Начиная с прибытия на Сицилию Сципион бросил свою энергию на дело создания превосходной кавалерии, и Зама, где решающее оружие Ганнибала было обернуто против него самого, есть оправдание действий Сципиона.

Какой недостижимой должна была казаться эта цель, когда он высадился на Сицилии с пестрой толпой из семи тысяч добровольцев! Однако первый прогресс был отмечен уже через несколько дней. Сразу же разбив своих добровольцев на когорты и центурии, Сципион оставил без назначения три сотни самых отборных. Можно себе представить, как удивились они, оказавшись без оружия и не у дел.

Далее он отобрал три сотни благороднорожденных сицилийских юношей, чтобы сопровождать его в Африку, и назначил день, в который они должны были явиться на смотр с конями и оружием. Честь участия в таком опасном предприятии пугала их самих и их родителей, и они явились на смотр с большой неохотой. Обратясь к ним, Сципион заметил, что он слышал сплетни об их отвращении к утомительной службе и, чем брать с собой нерадивых бойцов, он предпочел бы, чтобы они открыто высказали свои чувства. Один из сицилийцев сразу же ухватился за возможность улизнуть, и Сципион тут же освободил его от службы и обещал найти заместителя, если сицилиец передаст ему коня и оружие и научит с ними обращаться. Юноша с радостью принял предложение, а остальные, видя, что генерал не рассердился, быстро последовали его примеру. Таким способом Сципион создал ядро отборной римской кавалерии, и «это ни гроша не стоило государству».

Его дальнейшие меры показывают не только то, как каждый его шаг вел к конечной цели, но и то, как живо он осознавал важность предусмотрительности в обеспечении безопасности своих будущих действий. Он послал Лелия в передовую разведывательную экспедицию в Африку и, чтобы не трогать ресурсов, которые он создавал, отремонтировал для экспедиции старые корабли, вытащив на зиму новые на берег в Панорме (совр. Палермо), поскольку волей-неволей они были построены в спешке и из сырого леса. Далее, расквартировав свою армию по городам, он приказал сицилийским государствам снабжать войска зерном, экономя зерно, которое привез с собой из Италии, – сберегая силы даже в мелочах. Сципион знал, что стратегия зависит от снабжения, что без продовольствия самые ослепительные маневры не приведут ни к чему.