Скрипка - Энн Райс Страница 80

«Вы нас так осчастливили…»

Что это было, что это за оргия звуков,излияние такое естественное, что я в нем не усомнилась? Этот транс, в который ямогла погрузиться, находя звуки и освобождая их по велению воли легкимипослушными пальцами?

Что это был за дар, выпустить на волю мелодиюи наблюдать, как она набирает мощь, а потом обрушивается на меня мягкимласковым облаком?

Музыка. Играй. Не думай. Отбрось сомнения.

Не сомневайся и не беспокойся, если тебятерзают мысли и сомнения. Просто играй. Играй так, как хочешь, открывая длясебя новый звук.

Приехала моя любимая Розалинда, совершеннооглушенная оттого, что оказалась в Вене, с ней приехал Грейди Дьюбоссон, и,прежде чем мы покинули это место, для нас открыли Венский театр, и мы сыграли вмаленьком расписанном зале, где когда-то играл Моцарт, где однажды былапоставлена «Волшебная флейта», в том самом здании, где когда-то жил и писалмузыку Шуберт, – в тесном славном театрике с золочеными балкончиками,примостившимися под самой крышей, – а после мы один раз сыграли ввеличественном сером оперном театре Вены, расположенном всего в несколькихшагах от отеля, и граф возил нас за город посмотреть его просторный старый дом,ту самую загородную виллу, которой когда-то владел брат Маэстро, Иоганн ванБетховен, «обладатель земель», в письме к нему Маэстро однажды так искусноподписался: «Людвиг ван Бетховен, обладатель разума».

Я гуляла в венском лесу, прекрасном старомлесу. Рядом со своей сестрой я вновь ожила.

Из дома дошли вести о работе Карла. Книга освятом Себастьяне уже находилась на стадии корректуры, ее печатал превосходныйиздательский дом, которым восхищался Карл. Книгу ждал хороший прием.

Одной заботой меньше. Все было сделанонаилучшим образом. Роз и Грейди отправились со мной путешествовать.

Я создавала музыку, концерты шли один задругим. Грейди сутками не отходил от телефона, принимая приглашения.

Деньги текли в благотворительные организациитем, кто несправедливо пострадал в войнах, главным образом евреям, в память онашей прабабушке, которая, оказавшись в Америке, перешла в католичество, но ивообще на любую благотворительность по нашему выбору. В Лондоне мы сделалипервые записи. А до этого был Петербург и Прага, и бессчетные импровизированныеконцерты на улицах, которые я давала с тем же удовольствием, с каким попрыгуньяшкольница вертится вокруг каждого фонарного столба. Все это мне оченьнравилось.

Погружаясь во тьму, я произносила молитвымоего детства, чудного детства, окрашенного в тончайшие оттенки пурпурного икрасного цветов. «И Ангел, посланный Господом, принес Марии благую весть, и оназачала от Святого Духа».

Это было время, не знавшее ни страха, нипоражения, ни позора.

А дома книга Карла уже была отправлена впечать, что потребовало огромных расходов: качество каждой цветной репродукциипроверялось знатоками своего дела.

Вечером я засыпала на тончайших простынях. Аутром просыпалась в потрясающих городах.

Королевские апартаменты вошли у нас сРозалиндой в привычку. Вскоре к нам присоединился Гленн. Столики на колесах подбелыми скатертями до пола позвякивали тяжелым серебром. Мы поднимались повеликолепным лестницам и шли по длинным коридорам, устланным восточнымиковрами.

Но я ни разу не выпустила скрипку из виду.Конечно, я не могла ее держать в руках вечно, это показалось бы сумасшествием,но я приглядывала за ней, даже когда принимала ванну, словно ждала, что сейчасона исчезнет, что к ней протянется невидимая рука и утащит с собой в пустоту.

Ночью скрипка лежала рядом со мной, завернутаявместе со смычком в несколько слоев мягчайшего детского одеяла и привязанная комне кожаными ремнями, которые я никому не показывала; а в течение дня ядержала скрипку в руках или на стуле рядом с собой. Скрипка совершенно неизменилась. Ее рассматривали, изучали, объявляли бесценной, подлинной, просили позволенияопробовать. Но я не могла никому позволить на ней сыграть. Никто не счел этоэгоизмом, а только моим исключительным правом.

В Париже, где нас ждали Катринка и ее мужМартин, мы накупили сестре чудесных нарядов, всевозможных сумочек и туфель на высокихкаблуках, на которые ни я, ни Роз уже никак не могли решиться. Мы велелиКатринке отхромать за всех нас. Катринка расхохоталась.

Катринка послала своим дочкам, Джекки и Джули,несколько ящиков превосходных вещей. Казалось, что Катринка сбросила с себяогромное тяжелое бремя. О прошлом почти ничего не говорилось.

Гленн выискивал старые книги и записиевропейских джазовых звезд, Розалинда все смеялась и смеялась. Мартин и Гленнпланомерно посещали все старые знаменитые кафе, словно надеялись, что найдутЖана-Поля Сартра, если постараются. В прочее время Мартин не отходил оттелефона, завершая сделки по продаже домов, в конце концов я его уговорилавзять на себя организацию нашего бесконечного путешествия.

Грейди вздохнул свободно – он был нужен намдля другого.

Смех. Интересно, смеялся ли Леопольд ималенький Вольфганг столько же, сколько мы? И не забудем, что в семье росла ещеи девочка, сестра, которая, как говорили, играла ничуть не хуже своегоудивительно талантливого брата. Эта сестра потом вышла замуж и дала жизньдетям, а не симфониям и операм.

Никто не был счастливее нас во время этихразъездов.

Смех вновь стал нашим языком общения.

Нас чуть не выставили из Лувра за хохот. Идело тут не в том, что нам не понравилась Мона Лиза. Конечно понравилась,только мы были очень взволнованы и жизнь била из нас ключом. Мы готовы былирасцеловать первого встречного, но здравомыслие возобладало, и мыдемонстративно обнимались и целовались друг с другом у всех на глазах.

Впереди нашей группы вышагивал Гленн, сначалаон только смущенно улыбался, а потом тоже принимался хохотать, уж оченьзаразительно было наше веселье.

В Лондон приехали мой бывший муж, Лев, и егожена, Челси, некогда считавшаяся моей подругой, а теперь, видимо, ставшая дляменя сестрой, они привезли черноголовых мальчишек-близнецов, благообразных,воспитанных, и старшего сына, Кристофера, высокого светловолосого красавца Ячуть не расплакалась при виде этого мальчика, чей смех заставлял менявспоминать о Лили.