Прах и тлен - Джонатан Мэйберри Страница 46

Когда Лу Чонг проснулся в первый раз, то подумал, что находится в аду.

Когда он проснулся во второй раз, то понял, что так оно и есть.

Первой он почувствовал боль. Кости его лица болели так сильно, что болела даже десна. Когда он постарался подвигать головой, потянутые мышцы шеи наполнились дротиками обжигающей боли, пронзившей его. Он постарался коснуться лица, чтобы узнать, как сильно его ранили, но руки не двигались. И тогда он почувствовал боль в запястьях и лодыжках.

— Ч-что? — спросил он. Только вот он не мог говорить. Плотная грязная тряпка была обвязана вокруг его головы, и узел засунут ему в рот. Он мог лишь мычать. Как зом.

Он заморгал, пытаясь вернуть зрению четкость. Та возвращалась очень медленно. Сначала он видел лишь землю и охапки комковатой травы. По крайней мере, это помогло ему сориентироваться. Он лежал на боку на земле.

И он был связан с кляпом во рту. Паника дрожала внутри грудной клетки. Ему хотелось закричать, привлечь внимание, суметь сказать, разумно и спокойно, что это все ошибка. Ему хотелось извиниться за то, что он сделал, чтобы заслужить чью-то злость. Бросил ли капитан Странк его в тюрьму? Разбили ли они с Бенни и Морги чье-то окно? Их снова поймали на краже яиц с фермы Ламба? Или один из дозорных города поймал их, когда они бросали яйца в старый дом Петтит?

Боль поднималась и опускалась, словно прилив и отлив, не останавливаясь, ничего не упуская. Он не мог поверить, что болеть может в стольких местах одновременно.

— Помогите! — Просьба вырвалась, как слабый, ничего не значащий стон.

— Так-так, — произнес какой-то голос. — Смотрите, кто очнулся. — Нога в ботинке опустилась в сантиметрах от носа Чонга. — Ты так долго валялся без сознания, что я думал, мне придется упокоить тебя. — У мужчины был глубокий и удивительно знакомый голос, но в то же время незнакомый. Голова Чонга болела слишком сильно для того, чтобы делать логические выводы.

Он попытался вытянуть шею, чтобы посмотреть вверх, но не мог поднять голову достаточно высоко. Казалось, что кляп привязан к тому, чем бы ни были завязаны его запястья и лодыжки.

— Пожалуйста… — Это был просто звук, но мужчина рассмеялся, словно понял.

— Ты пытаешься что-то сказать, малыш?

Мелькнула вспышка серебра, и за ней последовало прикосновение холодной стали к его щеке, и концы кляпа упали, плотная ткань распалась, словно паутинка, когда острое лезвие разрезало ее.

Освободившись от давления, Чонг закашлялся и плюнул, чтобы освободить рот от грязной тряпки. Уголки рта казались растянутыми, а щеки натертыми и поцарапанными. Его руки и ноги были все еще крепко связаны, и он извивался, пытаясь избавиться от пут, но узлы были слишком тугими.

— Не волнуйся, малыш, я тебя развяжу. В свое время конечно же.

Чонг начал поднимать взгляд, но мужчина встал так близко, что от резкой вони от кожаных ботинок у Чонга защипало в глазах и в носу.

Он попытался говорить, но в горле была сухо как в пустыне.

— П-почему? — прохрипел он. — Кто вы?

Мужчина снова рассмеялся. Это был дружелюбный звук, совершенно не соответствующий тому, что происходило. И он был безумно знакомым. Он казался почти…

Но… нет… это было невозможно.

Мужчина поднял ботинок и поставил на лицо Чонга. Нет, это был не удар… нет, мужчина поставил подошву на щеку Чонга и медленно надавил.

— Тсс. Я убрал кляп, чтобы ты мог дышать. Это не было приглашением к куче вопросов, на которые ты уже знаешь ответ.

Чонг нахмурился и попытался сказать ему, что он не прав, что Чонг ни на что не знает ответ, что это какая-то ошибка. Ботинок давил все сильнее и сильнее. Сначала это было просто давление, но вскоре веса было достаточно, чтобы челюсть Чонга хрустнула. Все сильнее и сильнее, и Чонг начал кричать. Сильнее и сильнее, и он решил, что сейчас отключится.

— Я могу продолжать всю ночь, — сказал мужчина так беззаботно, словно обсуждал погоду. — Я прекращу, когда больше не услышу звуков из твоего рта. Пожуй мгновение эту мысль, малыш. Кляп — не единственный способ заставить тебя замолчать. Я также могу вырезать твой язык и прибить его к дереву. Даже не думай, что я шучу, потому что я раньше такое проделывал и с более крепкими парнями.

Чонгу хотелось кричать. Вместо это он крепко сжал челюсти, закрывая рот лучше, чем это сделал бы кляп.

Давление продолжилось. Чонг закрыл глаза и попытался найти в голове место, куда бы он мог пойти и спрятаться. Ему хотелось быть дома, в своей комнате, в окружении стопок любимых книг. Там, если бы монстр оказался слишком страшным, Чонг бы просто закрыл книгу. Но не здесь. Не в темноте с болью, веревками и кляпом.

Давление перестало расти, и мужчина прислушался к звукам, издаваемым Чонгом.

— Вот так, — сказал он и убрал ногу… но не прежде, чем надавил еще раз. Каким-то образом от этого Чогну стало лишь страшнее, от этой последней порции. Она была необязательной. Мужчина уже победил Чонга, уже доказал свою силу и превосходство. Этот последний штрих говорил о более глубоком, менее развитом виде зла. О жалкой мелочности. Хитрой и грязной. Это очень и очень пугало Чонга.

Несколько долгих минут ничего не происходило. Ни новой боли, ни намека на присутствие человека, ни звука его движения. Стоял ли он там, вне поля зрения? Просто наблюдал? Чонг знал, что это так. И ему стало еще страшнее.

А затем мужчина заговорил.

— Бьюсь об заклад, твои мамочка с папочкой говорили тебе, что в плохих землях есть плохие люди. Люди, которые сделают с тобой плохие вещи. Плохие вещи с глупыми мальчишками, бегающими по великим «Гнили и руинам». Плохие люди, делающие плохие, плохие вещи.

Послышался шорох, и внезапно мужчина встал на четвереньки так, что его лицо оказалось в сантиметре от лица Чонга. Это было лицо из кошмаров. Кожа была настоящим шоу ужасов. Каждый сантимер этого лица был обезображен, расплавлен. Одного глаза не было вообще, лишь черная дыра в розово-красном холмистом лунном ландшафте. Волосы, белые как снег, обрамляли ужасное лицо. Он прошептал четыре слова.

— Я тот плохой человек. — Затем он рассмеялся и встал. — Знаешь, что мы теперь сделаем?

Чонг не смел ответить. Он закрыл глаза, желая, чтобы это было нереальным. Умоляя Вселенную превратить это все в сон.

— Я разрежу путы на твоих ногах, чтобы ты мог идти, и, клянусь Богом, ты пойдешь. Нам нужно пройти еще многие километры, придется идти еще полночи. Ты пройдешь каждый сантиметр молча. Ни слова и, клянусь Богом, ни всхлипа. Если ты хоть пукнешь, я порежу тебя на куски. Кивни, если веришь мне.

Чонг кивнул. Выразительно.

— Тогда, давай скажем, около полуночи — час ведьм, как раньше ее называли до зомов — мы куда-то придем. Ты знаешь куда, малыш?

Чонг покачал головой. Лишь слабое, едва заметное движение. Мужчина снова встал на колени, и его дыхание у уха Чонга было горячим и пропитанным виски.