Скрипка - Энн Райс Страница 43

– По-моему, это гораздо лучше, чем вечноепламя. Но я буду играть своего Бетховена, когда захочу, и буду петь, что помню,пусть даже не в том ключе и навру мелодию…

Он подался вперед, а я, не успев собраться ссилами, потупилась. Уставилась на столешницу, почувствовав себя несчастной,такой несчастной, что уже не могла дышать.

Скрипка. Исаак Стерн в концертном зале,детская уверенность, что и я смогу достичь такого мастерства…

Нет. Перестань.

Я взглянула на скрипку. Потянулась к ней. Онне шелохнулся. Я не смогла преодолеть четыре фута столешницы. Пришлосьподняться и обойти стол вокруг. Он не сводил с меня глаз, не меняянастороженной позы, словно подозревал, что я способна выкинуть какой-нибудьтрюк. Возможно, я и смогла бы. Только пока у меня не было наготове никакихтрюков – ничего стоящего.

Я дотронулась до скрипки.

Ее хозяин выглядел красивым и величественным.Я уселась прямо перед инструментом, и он отвел правую руку, чтобы я моглапотрогать скрипку. Более того, он даже чуть придвинул скрипку ко мне,по-прежнему не выпуская из рук гриф и смычок.

– Страдивари, – сказала я.

– Да. Одна из многих, на которых якогда-то играл, просто одна из многих, такой же призрак, как я. Сильный призраксам по себе. Совсем как я. В этом царстве он остается тем же Страдивари, какимбыл при жизни.

Он с любовью взглянул на инструмент.

– Можно сказать, что я некоторым образоми умер из-за него. – Он перевел взгляд на меня и спросил: – Почему послеписьма Сьюзен ты не отправилась на поиски возрожденной души своей дочери?

– Я не поверила письму. Я выбросила его.Оно мне показалось глупым. Я пожалела Сьюзен, но не смогла ответить.

Глаза его ярко вспыхнули, губы растянулись вхитрой улыбке.

– Мне кажется, ты лжешь. Просто тыприревновала.

– К чему было ревновать, скажи намилость? К тому, что старая знакомая выжила из ума? Я не видела Сьюзен многолет. Я даже не знаю, где она сейчас…

– Но ты ревновала, сжигаемая яростью,ревновала к ней больше, чем когда-либо ревновала Льва ко всем его девицам.

– Тебе придется объяснить мне свои слова.

– С удовольствием. Тебя терзали мукиревности из-за того, что твоя возродившаяся дочь открылась твоей подругеСьюзен, а не тебе! Так ты тогда думала. Все это неправда. Не может быть, чтобысвязь между Лили и Сьюзен оказалась такой прочной! Гнев – вот что тычувствовала. И гордость – ту самую гордость, которая позволила тебе отказатьсяот Льва, в то время когда он не мог отличить правой руки от левой, когда его сломилогоре, когда…

Я ничего не ответила. Он был абсолютно прав.Мне было мучительно сознавать, что кто-то может заявить о такой близости с моейушедшей дочкой, что Сьюзен, у которой явно помутился рассудок, моглавообразить, будто Лили, возродившись, доверилась ей, а не мне.

Он был прав. Как ужасно глупо. Лили оченьлюбила Сьюзен. Между ними существовала тесная связь!

– Ладно, выкладывай свой второй козырь.Итак?

Я потянулась к скрипке.

Он не выпустил ее из рук, а только крепчесжал.

Я гладила скрипку, но он не позволял мнесдвинуть ее с места. Он наблюдал за мной. Скрипка на ощупь была настоящей,великолепной, блестящей, осязаемой и превосходной сама по себе, даже когда изнее не извлекали ни единой ноты. Какое блаженство прикоснуться к такому чудномустарому инструменту!

– Надо полагать, это честь? –горестно спросила я, приказывая себе не думать сейчас о Сьюзен и ее выдумке,что Лили возродилась.

– Да, это честь… Но ты ее заслужила.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что ты любишь ее звучание,наверное, больше любого смертного, для которого я играл на ней.

– Даже больше Бетховена?

– Он был глух, Триана, – прошепталскрипач.

Я громко расхохоталась. Разумеется. Бетховенстрадал глухотой. Весь мир это знал, как знал, что Рембрандт голландец или чтоЛеонардо да Винчи гений. Я смеялась искренне.

– Как забавно, что я забыла об этом.

Но ему это не показалось забавным.

– Дай мне подержать скрипку.

– Не дам.

– Но ты ведь говорил…

– Мало ли что я говорил. Нужно и мерузнать. Можешь дотронуться до скрипки, но это все. Брать скрипку в руки я непозволю. Неужели ты думаешь, я разрешу такой, как ты, даже щипнуть одну струну?И не пытайся!

– Ты, должно быть, умер в ярости.

– Так оно и было.

– А как ученик что ты думал о Бетховене,хотя он и не мог слышать твою игру? Как ты его оценивал?

– Я его обожал, – едва слышноответил скрипач. – Я обожал его совсем как ты, хотя как раз ты-то его незнала, зато я знал, и я превратился в призрака еще до того, как он умер. Явидел его могилу. Когда я пришел на то старое кладбище, мне показалось, что яснова умру от горя, от ужаса при мысли, что он мертв и вместо него на землеостался один лишь могильный камень… Но нам не дано умереть дважды.

В его взгляде больше не чувствовалось презрения.

– Все произошло так быстро. В этомцарстве все так происходит. Очень быстро. Годы прошли для меня как в тумане.Позже, гораздо позже, из болтовни живых я узнал о его пышных похоронах, о том,как гроб Бетховена пронесли по улицам на руках. Да, Вена обожает пышныепохороны, теперь у моего Маэстро надлежащий памятник. – Его голос был едваразличим. – Как я плакал на его прежней могиле. – Он поднял глаза,изумленно озираясь, но рука его ни на секунду не отпускала скрипку. –Помнишь, когда умерла твоя дочь, тебе хотелось, чтобы об этом узнал весь мир?

– Да, и чтобы все вокруг на секундузамерло, погрузилось в раздумье…

– А все твои калифорнийские друзья незнали, как высидеть простейшую мессу по покойному, и половина из них потерялаиз виду катафалк на дороге.

– Ну и что?

– А то, что у Маэстро, которого ты таклюбишь, были как раз те похороны, какие ты хотела устроить дочери.

– Да, но он Бетховен, и ты его знал. И яего знаю. А кто такая Лили? Что она теперь? Кости? Прах?

Он поглядел на меня с нежностью и сожалением.В голосе моем не слышалось ни резкости, ни злобы.