Скрипка - Энн Райс Страница 40

– Я слишком одинока! Слишкомочарована! – последовало мое признание. – Будь я помоложе, я быпустилась удирать без оглядки от призрака, вопя что есть мочи! Поверив, чтопередо мной действительно призрак, всем своим суеверным сердцем католички. Нотеперь?

Он продолжал слушать.

Руки у меня сильно тряслись. Это былоневыносимо. Я выдвинула стул из-за стола, опустилась на него и откинулась наспинку. Люстра отражалась в отполированной столешнице размытым кругом, а вокругвыстроились как на параде стулья в стиле Чиппендейл.

– Я чересчур любопытна, – сказалая, – чересчур беспечна и полна отчаяния. – Я постаралась говоритьтвердо и в то же время не повышать тона. – Не могу найти слова. Сядь!Сядь, положи скрипку и расскажи, чего ты хочешь. Зачем ты ко мне приходишь?

Он не ответил.

– Ты сам-то знаешь, кто ты такой? –спросила я.

Он повернулся в ярости и подошел к столу. Да,он обладал тем самым магнетизмом Оливье из старого фильма, весь состоя изконтрастов белого и черного, воплощение зла. И рот у него такой же большой,только губы полнее!

– Перестань думать о другом! –прошептал он.

– Это кино, образ.

– Да знаю я, что это, или ты считаешьменя дураком? Взгляни на меня. Я перед тобой! Фильм старый, его создательмертв, актер давно превратился в прах, а я здесь, с тобой.

– Я знаю, кто ты, я тебе уже говорила.

– Нельзя ли поточнее? – Он наклонилголову набок, слегка прикусил губу и обхватил обеими руками смычок и грифскрипки.

Нас разделяло всего несколько футов. Я хорошоразглядела деревянную поверхность скрипки, покрытую толстым слоем лака. Страдивари.Как часто я слышала это слово, и вот эта скрипка у него в руках, этот зловещийи священный инструмент, он просто держит его в руках, и свет отражается отплавных изгибов корпуса, как от настоящей скрипки.

– Ну что? – сказал он. – Хочешьпотрогать ее или послушать? Ты ведь сама прекрасно знаешь, что не умеешьиграть. Даже Страдивари не скрыл бы твоих несчастных потуг! В твоих рукахскрипка бы просто визжала, а ты могла бы тогда в ярости ее расколотить.

– Ты хочешь, чтобы я…

– Ничего подобного, – поспешнопроизнес он, – просто хочу напомнить, что у тебя нет таланта, а толькоодно желание, только одна жажда.

– Жажда, вот как? Значит, ты жажду хотелпоместить в души тех, кто слушал тебя в часовне? Ты жажду хотел породить? Тыдумаешь, что Бетховен…

– Не говори о нем.

– Говорю и буду говорить. Ты думаешь, чтоего музыка порождает жажду…

Он подошел к столу, переложив скрипку в левуюруку, а правую опустил на стол рядом со мной. Я подумала, что его длинныеволосы сейчас коснутся моего лица. Я не уловила никакого запаха от его одежды,даже запаха пыли.

Я сглотнула, и перед глазами вновь всепоплыло. Пуговицы, лиловый галстук, блестящая скрипка. Все это призраки – иодежда, и инструмент…

– Ты права. Итак, что же я собойпредставляю? Каково твое благочестивое мнение обо мне – ты хотела еговысказать, когда я тебя перебил.

– Ты словно больной, – сказалая. – Ты нуждаешься во мне, потому что страдаешь!

– Шлюха! – бросил он и отпрянул.

– Ну нет, шлюхой я никогда небыла, – возмутилась я. – Смелости не хватало. А вот ты болен инуждаешься во мне. Ты совсем как Карл. Ты совсем как Лили в конце жизни, хотяБог знает… – Я запнулась, не договорив. – Ты совсем как мой отец,когда он умирал. Ты нуждаешься во мне. В своих муках ты хочешь найти во мнесвидетеля. Тебя гложет ревность и жажда, как любого умирающего, если не считатьпоследних секунд, когда, возможно, он забывает обо всем и видит то, что не дановидеть нам…

– Почему ты так думаешь?

– А разве с тобой было иначе? –спросила я.

– Я не умер, – ответил он, – вобщепринятом смысле этого слова. Мне не дано было лицезреть огни, дарящиепокой, или услышать пение ангелов. Все, что я слышал, – выстрелы, крики,проклятия!

– Вот как? – удивилась я. –Какая трагедия. Впрочем, ты ведь не обычное создание, не так ли?

Он попятился, словно позволил мне залезть кнему в карман.

– Присаживайся, – сказала я. –Мне довелось сидеть у постели многих умирающих – тебе это известно. Поэтому тыи выбрал меня. Может быть, ты готов закончить свои призрачные скитания?

– Я не умираю, дамочка! – объявил они, выдвинув стул, уселся напротив. – С каждой минутой, с каждым часом, скаждым годом я становлюсь все сильнее.

Он откинулся на спинку стула. Мы былиразделены четырьмя футами отполированного стола.

Он сидел спиной к окну, но тусклый свет люстрыпозволял разглядеть его лицо – слишком молодое, чтобы играть злобного короля вкакой-либо пьесе, и слишком страдающее, чтобы мне им насладиться.

Однако я не отвела взгляд. Я продолжаласмотреть.

– Так в чем тут дело? – спросила я.

Он сглотнул, совсем как человек, сноваприкусил губу, а затем сжал губы, будто собираясь с мыслями.

– Все дело в дуэте.

– Понятно.

– Я буду играть, а ты – слушать. Слушатьи страдать, и терять разум или делать то, что заставляет тебя делать моямузыка. Стань дурочкой, если тебе угодно, сойди с ума, как Офелия из твоейлюбимой пьесы. Стань безумной, как сам Гамлет. Мне все равно.

– Но ведь ты говорил о дуэте.

– Да-да, это будет дуэт, но из нас двоихтолько я творю музыку.

– Это не так. Я даю тебе силы, ты самзнаешь. В часовне ты поглощал мои силы и всех, кто там был, но тебе этогооказалось мало, и ты снова занялся мной, и безжалостно вызвал в моей памяти теобразы, которые абсолютно ничего не значат для тебя, а теперь ты рвешь мнесердце, как обычный невежественный злодей в своем желании заставить менястрадать. Ты ничего не знаешь о страдании, но нуждаешься в нем. Это тоже дуэт.Музыка, которую творят двое.

– А у тебя есть дар красноречия, хоть вмузыке ты полная бездарность и всегда ею была, и любишь соприкасаться с чужимталантом. Валяешься на полу и слушаешь своего Маленького Гения, а еще Маэстро итого русского маньяка, Чайковского. К тому же ты упиваешься смертью, да, именнотак, нет нужды напоминать тебе об этом. Тебе нужны были все эти смерти.