Мертвая неделя - Наталья Тимошенко Страница 16

Те, кто помоложе, в сторону города иногда поглядывали. Все чаще молодежь после школы уезжала туда учиться, но мало кто оставался, потому что на первых порах нужна финансовая поддержка от родителей, а те помогать не хотели. Помоги остаться в городе – потеряешь рабочие руки в деревне. Вот Аленке, например, денег не дали на учебу. Школу она закончила год назад, но даже в училище не пошла, не то что в институт. Хотя учителя считали ее умной, директор лично разговаривал с родителями. Но в их семье заправляла мачеха, она Аленку и не отпустила. Нет, справедливости ради, мачеха Аленку не обижала. Голодом не морила, в обносках ходить не заставляла, черной работой не нагружала. Но учиться не отпустила. Остальные дети еще маленькие, а у нее ноги больные, некому женской работой по дому заниматься, кроме Аленки.

Из девичей компании в город уехала только Таня, будущая невеста, несмотря на то, что обладала не в пример меньшими умственными способностями, перебивалась с тройки на четверку. Но Танины родители прогрессивные и обеспеченные. Отец сразу заявил: нечего дочери в деревне прозябать, пусть учится в городе, да там и остается. Аленка втайне подозревала, что и жениха Тане отец нашел. Чтобы уж наверняка дочь пристроить.

Маринка и Соня школу закончили только в этом году, но обе собирались в город, Вике еще год учиться. Света, как и Аленка, осталась дома, но по собственному желанию. Город нагонял на нее страх, она даже с родителями выезжала туда крайне редко, что уж говорить о том, чтобы уехать и жить самостоятельно. А потому Аленка единственная отчаянно завидовала Тане, хоть никогда и не показывала этого.

Вечером, управившись с делами по дому, искупав малышей и приготовив отцу на завтра обед, она умылась, переоделась и отпросилась у мачехи погулять с девчонками.

– Ты бы не шастала по ночам в такое время, – покачала головой та, но по тону Аленка поняла, что мачеха отпустит.

И непонятно, не то считает, что она уже взрослая и сама может решать, что стоит делать, а что нет, не то просто не переживает за нее. С мачехой постоянно так: вроде и не обижает, но и любви Аленка от нее никогда не чувствовала. Впрочем, в этот раз ей было только на руку. Очень уж хотелось побывать на девичнике Тани.

– Да какое время! – легкомысленно отмахнулась Аленка.

– Сама знаешь какое, – проворчала мачеха. – В Мертвую неделю лучше дома сидеть, целее будешь. Особенно в первую ночь.

– Так ведь до часу ночи можно. К тому же, мы по улице ходить не будем, дома у Тани посидим. Мне только туда и обратно добежать.

Мачеха снова покачала головой, посмотрела на Аленку странно, будто решала что-то, потом велела ждать и скрылась в своей комнате. Аленка слышала, как скрипнула дверца старого шифоньера. Этот шифоньер мачеха привезла с собой, когда вышла замуж за отца, и детям категорически запрещалось открывать его. Что в нем хранится, Аленка не знала, поэтому сейчас терпеливо ждала среди кухни.

Мачеха вернулась несколько минут спустя, неся в руке крохотный холщовый мешочек, накрепко завязанный тесьмой и привязанный к длинной веревочке.

– Надень, – велела мачеха, протягивая мешочек Аленке. – И под одеждой спрячь.

– Что это? – спросила Аленка, с интересом рассматривая замысловатые узоры, вышитые на мешочке блестящими нитками.

– Оберег. Его моя мать покойная сделала. Защищает от любой нечисти. Ты береги его, не показывай никому, ладно?

Аленка кивнула, торопливо пряча под одеждой мешочек и смахивая со щек слезы. Наверное, впервые в жизни она почувствовала, что мачеха ее любит. Мать умерла рано, Аленка ее плохо помнила, отец был скуп на эмоции, и никогда до этого момента Аленка не понимала, как сильно ей не хватает любви.

Слезы спрятала, а вот благодарность не смогла. Порывисто обняла мачеху, пообещав вернуться до часу, и выпорхнула из дома.

Девчонки уже собрались в большом доме Таниных родителей. Этот дом, как и все остальные в деревне, был одноэтажным и деревянным, но, в отличие от других, имел целых три изолированные спальни: родительскую и для каждой из дочерей – большую гостиную и кухню-столовую. Внутри тоже почти ничего не напоминало о деревенском быте. Если бы не печки в каждой комнате, и вовсе можно было бы подумать, что оказался в городе. Но, к сожалению, будь ты хоть трижды старостой, а топить все равно приходилось дровами. Зато на кухне стоял огромный холодильник и даже чудо-чудное – микроволновая печь. Откуда привез ее отец Тани, никто не знал, потому что не то что в деревне, а даже в ближайшем городе таких не было. А дальше никто из соседей никогда не выезжал.

Танины родители накануне уехали в город по делам, поэтому большой дом был в полном девичьем распоряжении. Ярко светились окна, уже во дворе была слышна задорная мелодия, льющаяся наверняка из новенького магнитофона, который Тане подарили на Новый год.

В доме было еще веселее. Огромная гостиная залита светом, музыка грохочет как на фестивале, а на столе возвышаются горы еды и выпивки. Из города Таня привезла не только жениха, но и новомодную привычку, которую называла «шведский стол». Почему именно «шведский», она объяснить не могла, но это было и не важно. Суть состояла в том, чтобы не выставлять на стол миски с салатом, мясом и картошкой, а делать небольшие бутерброды с разными начинками, которые почему-то обязательно прокалывались тонкими палочками, очевидно, чтобы эти крохотные кусочки не сваливались друг с друга. Салаты раскладывались в съедобные корзиночки, которые назывались смешным словом «тарталетка» (деревенские называли их «табуреткой); фрукты и овощи лежали на больших тарелках. И все это следовало есть стоя. Подходишь с тарелкой к общему столу, накладываешь, что хочешь, и ешь, где придется. Аленке вся эта мода казалась странной, да и разве можно наесться этими порциями? Котов обильнее кормят. Но на всех праздниках Таня теперь готовила именно так, и никто ничего не говорил ей, боясь показаться древним и отсталым от жизни. Аленка точно знала, что девчонки, возвращаясь домой с каждой вечеринки, набрасывались на ужин, но они молчали, и она молчала.

– О, Аленка наконец пожаловала! – громко возвестила будущая невеста, увидев вошедшую и тут же сунув ей в руки бокал, пока пустой. – Выпивка там! – Она махнула рукой в сторону большого стола. – Бери, что хочешь, и приходи к нам.

Аленка подошла к столу, растерянно глядя на бутылки, напитки в которых она никогда не пробовала. В деревне все было просто: чаще всего самогон, который гнали практически в каждом доме, изредка – самодельное вино. Но это считалось деликатесом, мужики от него презрительно кривились, а женщины пили маленькими глотками, наслаждаясь вкусом. Здесь же не было ни домашнего вина, ни, тем более, самогона. Аленка налила вина, на бутылке которого было написано «полусладкое», поскольку сухое она терпеть не могла, и присоединилась к девчонкам в гостиной.

Разговоры, конечно же, крутились вокруг будущей свадьбы и Таниного жениха, которого никто пока не видел. О свадьбе Таня рассказывала охотно: и сколько гостей приедет из города (с деревни-то все придут, здесь всегда что на свадьбы, что на похороны никого не звали, все шли сами), и какое у нее будет платье (его дошьют как раз ко дню свадьбы, ведь ткань заказывали из самой Италии, и она пришла с небольшим опозданием), и какие будут угощения. Даже музыку привезут из города, что показалось Аленке совсем уже барством. В деревне многие умели играть на гармони и гитаре, свадьбы всегда были веселыми. А когда молодежь заводила песни, так никакие профессиональные музыканты с ними сравниться не могли.