Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина Страница 71

Не веря в сверхъестественные силы, грек отшатывался от амулетов и «спасительных» глаз, но, по прошествии некоторого времени (возлюбленная все больше от него отдалялась и проводила целые часы, разглядывая китайский пенал и потирая пальцами его мягкую кожу, как будто хотела протереть там дыру), он стал повторять, что над этой работой «повисло проклятье», и начал умолять ее оттуда уйти (особенно когда застал ее за сравниванием фотографии китайского босса с портретом умершего перса), но его возлюбленная не могла уйти зная, что обязанность обеспечивать семью лежит всецело на ней, и потому, что перед глазами стоял Китайский Пенал.

……………………………………………………………………………………

Неосмотрительно заглянув в чужое окно, наша Героиня навеки привязалась к тем, кто жил в этом доме. Она вглядывалась в них путем прочитывания их журналов на Майспэйс, блогов на Френдстере, разглядывания фоток в Фэйсбуке. Некоторое время окна Интернета, принадлежавшие обитателям этого чужого дома с чужим окном, как бы заменяли само окно, но затем, вглядевшись в одинокого мужчину, взращивающего девятнадцатилетнюю дочь, играющую в очарованной смертью металлической группе, она поняла, что это и есть ее дочь. Не та, двухлетняя, которая жила в ее собственном доме, но та, девятнадцатилетняя, худенькая, маленькая, невысокая, узкоглазая, с длинными волосами, воображающая себя фемме-фатале, учащаяся в арт-институте и рисующая змей и лошадей… Ситуация, разумеется, ухудшалась тем, что люди за этим чужим окном и не подозревали о том, что вдруг нашли новую мать и жену, однако, наша Героиня была уверена в том, что как только они увидят ее, они сразу узнают ее, так что время и пространство, некоторое время разделяющее их, уже не будет иметь никакого значения.

Находиться в одном окне (сожитель-антиквар, двухлетняя дочка) становилось нестерпимо, как только сквозь эту напускную фальшивую накипь начинало просвечивать иное окно: муж-китаец, девятнадцатилетняя дочка, и их небольшой дом, куда она направлялась теперь после работы, ездя туда-сюда и нарезая вокруг этого дома круги, вглядываясь из машины в освещенное пространство на втором этаже, где свои одинокие вечера — дочь была на репетиции очарованной смертью металлической группы — коротал он в окружении американских литографий и китайских картин.

Ее немного удивляло, что начальник-китаец реагирует на нее всегда так непредсказуемо, то буквально кидаясь с объятиями, то чуть ли не притворяясь, что вообще не знает ее; возможно, подобное поведение было обусловлено тем, что он боролся со страстью, но одновременно боялся и за карьеру, однако, наша героиня объяснила это себе совсем по-другому: он тоже осведомлен о прошлых жизнях и о покончившем с собой персидском литераторе Х., и теперь то входит как сомнамбула в эту известную только им двоим плоскость, то выходит из нее и сразу же обо всем забывает.

Однажды он опять вспомнил и это вылилось в сладкий, приносящий ей удовольствие эпизод: после работы они вышли из здания вместе, и Суй-Вей Чу указал ей на машину: вот там запаркована. Она подошла к своей, сняла красный предохранитель с руля, он в тот же момент симметрично снял свой, зеленый.

Она вырулила со стоянки, он ехал за ней в темных очках.

У нее в машине играла классическая музыка, Гайдн, и она знала, что и у него играет та же самая музыка. Просто знала и все, потому что их машины ехали под этот оркестр, медленно тянулись по индустриальному пустынному городу под этот оркестр, медленно плыли по невесомым простыням безлюдного города под этот оркестр; города, где были только она, с постепенно взмокающим телом и дрожью в руках, и он, подобно змее, пристально глядя ей в спину, чтобы не упустить, чтобы, один раз захватив бульдожьей хваткой, уже иметь: перед глазами, в машине, в индустриальной безлюдной постели, просто в уме.

Этот заброшенный город им уже становился родным.

Глядя в зеркало и видя его застывшее, как бы замкнутое страстью лицо она осознавала всю невозможность, всю греховность, всю близость этой затеи. Его машина была позади: два или три метра. Невидимая веревка; повисшие в воздухе, как фонари, феромоны; она была в его власти, машина ее замедлялась, машина его замедлялась, он был в ее власти, улицы города постепенно начинали напоминать Нью-Йорк, потом Санкт-Петербург, где она родилась, Гонконг, где он жил; ей хотелось, чтобы тут из неоткуда появились хутонги, маленькие китайские переулочки, куда можно заехать, и ни тебя, ни его уже никто никогда не найдет.

Но это был всего лишь эпизод; пока больше ничего не случалось, и она ехала к себе домой, к своему антикварному грузному греку и ставшей казаться не своей маленькой дочери (ведь всего через несколько улиц у нее была другая, своя.) Она просыпалась каждый час, каждую ночь в своей неухоженной комнатушке, где под боком спали грек и двухлетняя дочка, и ей казалось, что даже через четыре квартала она чувствует дыхание своей новой китайской семьи. Она знала эту девятнадцатилетнюю девочку, которую в двухлетнем возрасте покинула мать (так китайский босс Суй-Вей Чу, жалуясь на одиночество и приглашая ее в гости, однажды сказал), как свою дочь. В то же самое время ее собственная, двухлетняя дочь, в реальности не переставала быть ее дочерью — но становилась как бы нерелевантна, как будто она была из иного временного пласта.

Героиня вглядывалась в это чужое окно и знала, что все там, за этим окном (муж-китаец и играющая в «металлической» группе узкоглазая, лунолицая дочь), принадлежит ей, и надо только узнать, где находится дырка в пространстве, где именно располагается таинственный прорез в стене, где спрятан глазок, при помощи которого можно подглядывать за другими, где в толще времени скрыто отверстие, через которое можно просочиться и обнаружить себя в другом доме, в чужом фатально и радостно манящем окне.

……………………………………………………………………………………

Героиня понятия не имела о том, что официанты над ней посмеялись, и в шутку принесли ей поднос с семью различными специями, а также два свадебных канделябра, поставив их по обеим сторонам «зороастрийского» зеркала — народу в ресторане было немного, делать им было нечего, и покоя не давал тот факт, что женщина может находиться в ресторане одна.

Поэтому они исполнили все свадебные ритуалы и поженили двух находящихся в зале людей. Одну, молодую женщину в белом платье, они видели перед собой — погруженную в свои мысли, теребящую в руке набор с иголками (этот набор и послужил начальным толчком) и затем напряженно глядящую через стол, на стул, где никто не сидел. Второго, немолодого мужчину, они просто представили, причем у каждого перед глазами не пойми почему был один и тот же образ (может быть, дух Света Любви действительно спустился на кухню и нашептал что-то каждому на ухо).

Видя молодую женщину, накладывающую еду на пустую тарелку, стоящую на другом краю стола, официанты просто не смогли удержаться от шутки и сразу же принесли все остальные причиндалы персидского свадебного ритуала, включая две сахарных головы, которые стали потирать друг о друга, а роль «Корана» выполнял лежащий на столе «Омар Хайям».

Героиня же везде искала знаков, но, не будучи знакома с протоколами и процедурами потусторонности, безрезультатно копалась в цифрах и датах, не осознавая, что как раз в тот момент, когда она получила ответ «никакого потаенного смысла в этих трех цифрах нет», происходило великое таинство, и она навеки была соединена с тем, кого так сильно любила.