Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина Страница 70

«Да вот зеркало-то я и забыл!» — сказал он и я увидела, что второй официант уже стоял рядом и протягивал зеркало, и тогда первый официант взял у него зеркало и поставил на стол. Потом он зажег две стоявшие на столе свечки в массивных подсвечниках, и я увидела в зеркале отразившиеся там огненные язычки.

Все взгляды в ресторане — или, может быть, это мне только казалось — теперь были устремлены на меня. Три перса напротив уже не смеялись, а смотрели серьезно. Я знала, что сейчас у меня будет ответ.

Молодой человек еще раз деловито оглядел стол, удостоверившись, видимо, что теперь все на месте, ткнул пальцем в зеркало, указав, видимо, на огненные языки и мое отражение в нем, и отправился зачем-то на кухню. Вскоре он вернулся с ответом и, прежде чем внять ему и понять, что же такое он говорит, я вся сжалась, ожидая, что Садег заговорит со мной и передаст важное сообщение и что стул напротив меня двигался не случайно, но вместо философских суеверий, глубокомысленных истин или зашифрованных, наполненных мистикой фраз, услышала:

«Никакого особенного значения в этих трех цифрах нет».

* * *

Герпетолог Доден болел ДЦП.

Детский церебральный паралич полностью искривил его ноги, и он часами просиживал в кресле, разглядывая не нуждающихся в конечностях змей.

Несмотря на ужасную хворобу, ему удалось познать семейное счастье: он женился на девушке, которая горячо любила его, несмотря на недуг, и которую он тоже безумно любил. Девушка эта вскоре заболела туберкулезом и умерла, а он, тоже страдавший туберкулезом, почти сразу последовал за ней в могилу.

Им обоим не было и тридцати.

Зеркало номер 00

До сих пор задаюсь вопросом: для чего я живу? Почему именно меня выбрало провидение для того, чтобы я жила; почему оно, послав мне любимого человека, разрешило воспользоваться этим даром всего лишь несколько раз, но так и не привело меня к смертельной черте, подарив безболезненную, довольно беспечную жизнь?

Слезы наворачиваются на глаза, когда я понимаю, чего избежала… после нашей первой встречи прошло уже десять лет, и сейчас мне, возможно, оставалось бы жить два-три года, даже при нынешних лекарствах и великолепных врачах, а ведь мне всего тридцать пять!

II

Суй-Вей Чу

Чужое окно

Пришла пора снять завесу с очередного зороастрийского зеркала. Это зеркало не имеет почти никакого отношенья к Свету Любви, но имеет отношение к героине рассказа. Отстранимся и попробуем поведать события последних дней. Ржет довольная лошадь, пластмассовый маг в звездном синем плаще загадочно выглядывает из своего домика, игрушечный рыцарь упал, а Винни-Пух с Пятачком лежат забыто в углу. Несмотря на то, что у героини рассказа есть своя дочь, похожая на нее как две капли воды, героиня однажды имела неосторожность заглянуть в чужое окно.

В ее окне была размеренная, хотя и небогатая жизнь, пыль в углу, двухлетний ребенок, панически боявшийся пылесоса, груда наваленной на невыброшенные компьютерные мониторы одежды, сломанная кукла, которую никто не желал починить, спустившиеся шины прогулочной детской коляски, которым так и не дали глотка свежего воздуха.

Хозяин, грузный грек, мало заботился о косметическом убранстве квартиры, позволяя пакетикам с чаем пускать в кружках ростки всевозможных цветов, оставляя без вниманья плиту, превращающуюся, от налипших на нее рисин, сушеных горошин и засохших жирных лужиц бульона, в находку для археологов: все это его, озабоченного только концертами полузабытых блюзменов, не волновало — не интересовался он и отсутствием собственного угла у любимой, которая вынуждена была работать над статьями ночами, когда все засыпали, но зато сокрушался по поводу тяжелой судьбы и жизни дряхлых или просто умерших музыкантов, — «которые были настоящие гении и никто им не помогал».

Любимая, чьи литературные произведения он, грек, прочесть не мог, не зная русского языка, иногда спрашивала у него, считает ли он ее гениальной, но он всегда отвечал, что для того, чтобы ответить на этот вопрос, ему надо сначала прочитать ее тексты и поэтому слова «гений» в ее адрес произнесено не было, и она продолжала его ревновать к вялым концертам живых и активным легендам о мертвых.

Грек с возлюбленной ютились в крохотной комнатушке с пятнами на ковре, которые оставляла их дочь, любящая швыряться едой и переливать виноградный сок из блюда в стакан и обратно, и ничего не делал для того, чтобы что-нибудь изменить: дела в его магазине по продаже антикварных вещей, в магазине, забитом вещами, шли очень плохо, вернее, вообще не шли, но он говорил: «Ну что я могу сделать? Значит, такая судьба».

Несмотря на то, что на прилавке были разложены такие разнообразные вещи, как ржавый серп или подобранные где-то подковы, нитки бус, когда-то обвивавшие, подобно змее, шеи красавиц, а также мышеловки, пресс-папье, стаканчики для карандашей с выгравированными на них именами давно развалившейся фирмы, набор черепаховых гребней или покрытый пылью горшок, на который почему-то был накинут шелковый шарф, никто вещи эти не покупал. «Труссарди», — гордо говорил грек, кивая на шарф, но тряпочка с названием фирмы давно была срезана бритвой, так что нельзя было проверить, действительно ли это так.

Пока грек просиживал штаны в магазине, возлюбленная его вынуждена была, несмотря на свои увлечения журналистикой, проводить все свое время в стартапе, разрабатывающем компьютерные программы для банков. Однажды, в обеденный перерыв, она зашла в его магазин и, бесцельно роясь на полках во время бесцельных же, давно не удовлетворяющих и ставших рутинными пререканий, заметила там пыльный пенал с нарисованной на нем Китайской стеной.

На фоне стены стояли пожилой китаец и девушка, и под ними было что-то написано — но сколько возлюбленная грека ни спрашивала и ни теребила жителей небольшого Чайнатауна в Оклэнде, ни просила расшифровать, что означает эта китайская надпись, никто так и не смог ей ничего объяснить…

Когда она попыталась завести разговор с греком об этом странном пенале, он, не верящий ни в магию, ни в покупание для дочери пластмассовых лошадей (он ей вообще ничего не покупал, просто приносил какую-нибудь безделушку из собственного магазина, тот же затупленный ржавчиной серп или игрушечный деревянный топор), сказал, что, вполне возможно, ей нужно обратиться к психологу, но его возлюбленная все больше погружалась в себя, вдруг начав ассоциировать своего босса (а ее босс был китаец по имени Суй-Вей Чу, и у него в кабинете висела фотография Китайской Стены) не только с изображением на пенале, но и со своим умершим персидским любовником, чей портрет все еще стоял на ее рабочем столе.

Пару раз она, еще надеявшаяся, что грек может спасти ее от попадания в иную плоскость (она этого и хотела, и не хотела), пыталась объяснить ход своих мыслей: в любимом романе Света Любви главный герой встречает персонажей из прошлых жизней, включая женщину с внеземными глазами, в которую безнадежно влюблен и которая предстает перед ним в разных обличиях бессчетное количество раз. Ее-то он потом и убивает, а сам проходит через ряд превращений, становясь то полным сил продавцом, то дряхлым старьевщиком, и единственное, что напоминает ему о прошлых жизнях, — это тот самый пенал со странным рисунком, на котором неизвестный художник нарисовал женщину с неземными глазами, но сколько раз возлюбленная грека ни напоминала греку об этом персидском романе, сколько ни пыталась провести параллелей между своим умершим персидским любовником и китайским начальником, а также между грузным греком и дряхлым старьевщиком, грек делал вид, что до него ничего не доходит, а однажды, услышав в очередной раз набившее оскомину выражение «мой персидский любовник», схватил первый попавшийся горшок с кухонной полки и, запустив его в стену, разбил.