О, Мари! - Роберт Енгибарян Страница 65

Что тогда делать? Уехать с Мари туда, в красивую чужую страну? А папа, мама, брат? Эти ребята, которых я могу любить или не любить, но они мои друзья, часть моей жизни. И что я буду делать во Франции? Стану приживалой в семье Мари? Пойду учителем в армянскую школу? Или вынужден буду еще несколько лет учиться для подтверждения диплома? Нереально. Кто будет меня содержать все это время? И уверен ли я, что смогу преодолеть лишения, унижения? Нет, это сложно. Меня там никто не ждет. А родина – что означает это слово? Ведь я предаю не только родных, но и родину.

В первую очередь, это город, где я родился, моя страна. Хотя – сомнительно. Символ моей родины, гора Арарат, которую я вижу каждый день, когда она не закрыта тучами, благодаря Ленину и его группе международных авантюристов оказалась на территории Турции. Землю, принадлежавшую моим предкам, отняли у нас. Язык – что ж, во Франции огромная армянская диаспора, десятки организаций, сотни школ и церквей, но я все равно никогда не смогу говорить на французском так, как говорю на своем родном. Моя речь будет примитивной, без интонаций и выразительности, без души. Вера? Я неверующий, хотя и человек христианской культуры, как и французы – правда, они католики. А в чем разница между армянской апостольской церковью и католицизмом или протестантизмом, не говоря уже о православии? Не знаю, да это и неважно. Один Бог, одна Библия, одна культура. Подумаешь, какие-то смешные различия, придуманные попами. Лично я ни среди русских, ни среди французов не чувствую себя чужим. Но уехать все-таки не смогу. Оставить все? Этот вариант не для меня. Но как жить без Мари? Вот и диплом получил, уже взрослый…

– Давид, ну что размечтался? Уже два часа лежишь на спине и смотришь на небо. Шашлык готов, пошли кушать.

– А, Георгий, это опять ты. А где Рафа?

– Приехал на отцовской «Волге», лежит под деревом и потихонечку пьет. Побудь рядом, вдруг начнет буйствовать – он тебя слушается.

Вечером, уже во дворе университета, мы прощались друг с другом. Многих своих однокурсников я не видел больше ни разу и о них ничего не слышал. Наши судьбы сложились абсолютно по-разному. Из всех студентов курса только пятеро остались на моем горизонте. Георгий и Денис стали прокурорами крупных районов. Размика Антоняна по кличке Черный Курд расстреляли через год после выпуска за двойное убийство супружеской пары – репатриантов, которые уже продали всю свою собственность и собирались уехать обратно. Как я мог столько времени сидеть в одном помещении с этим худым, смуглым, кадыкастым человеком и не распознать в нем убийцу? А как вообще узнать, что у человека в душе? Даже свою любимую девушку я не знаю до конца. Может, мы так устроены, что в экстремальных условиях меняемся в зависимости от того, что заложено в нас генетикой, и в нашей психике берет верх либо хищник, либо травоядное, либо человек…

Несколько однокурсников погибли: кто по своей вине, кто во время выполнения служебных обязанностей из-за халатности. Другие успешно начали карьеру, но потом попались на взятках или утратили доверие и были выгнаны с работы. Кто-то находился в розыске, убежал в Россию и исчез на ее просторах. В отношении Князя и другого сокурсника возбудили уголовные дела за клевету и взяточничество, начался суд. Они смогли отделаться маленькими сроками. И что интересно: я приложил массу усилий, чтобы их не наказали строго, а они снова долгие годы портили мне жизнь. Слава Богу, все прошло. Прошли мои студенческие годы.

* * *

Через несколько дней после вручения мне диплома я вышел на работу. Приказ о моем назначении следователем Центрального района города уже был подписан. Прокуратура района находилась недалеко от моего дома, в 15 минутах ходьбы, рядом с парком. Мари два-три раза в неделю ездила на такси в телестудию и выходила в прямой эфир. Тогда записи по техническим причинам, а может, за неимением достаточного количества запасных материалов, мало практиковались. В основном это было прямое включение, прямой эфир. После эфира я ее встречал и, если была хорошая погода, мы гуляли пешком по городу, сидели в открытых кафе, общались со знакомыми, друзьями. Это был мой район, где я родился, вырос, я знал многих, и многие знали нас. Я все время увлеченно рассказывал Мари о своих повседневных делах, о дальнейших планах. Мне было ее жаль, так как я знал, что она каждый день выдерживала настойчивые, многочасовые просьбы, убеждения, плачи родителей и с трудом отстаивала свою позицию.

Осенью, в середине октября только с одним концертом в Ереван приехал первый раз наш прославленный земляк, известный французский певец, композитор, шансонье Шарль Азнавур. Вообще, культурные связи Франции и Армении, благодаря большой армянской диаспоре Франции, обосновавшейся там после Первой мировой войны, были довольно тесные. В эти дни приезд Шарля Азнавура стал главным событием в республике. Все хотели попасть на этот концерт, поэтому билеты по спискам распределял не кто иной, как сам министр культуры республики, разумеется, с активным участием вездесущих чекистов. Быть на концерте Шарля Азнавура значило не только иметь возможность послушать великого певца, но и заявить свою принадлежность к республиканской элите, удовлетворить свои амбиции.

Это была первая встреча великого певца с родиной. Шарль начал петь. Позже я слышал его в Нью-Йорке, в Париже, в Монреале и минимум три раза в Москве. Он всегда был на высоте, но я никогда не слышал, чтобы он пел так, как тогда, в Ереване. Возможно, это потому, что тогда я слышал его первый раз и это было обусловлено моим юным восприятием. Зал был наэлектризован, люди неистово аплодировали, многие плакали. Во время концерта я мог наблюдать за выражением лиц Мари и Сильвии. Мари ничего не видела и не слышала, кроме Азнавура. Широко раскрытыми глазами она смотрела на певца, ничего не замечая вокруг. Дважды она повернулась в мою сторону, но мне показалось, что она меня не видит. Мадам Сильвия, наоборот, смотрела в пол и тихо плакала. Слезы текли у нее по лицу, она их не вытирала. Азнавур пел и пел. Вместо намеченного полуторачасового концерта он выступал около трех с половиной часов. Я завороженно следил за его пением и живо, как в кино, представлял Париж, его улочки, набережную Сены, открытые кафе, уличный шум и музыку.

После этого ни один концерт не производил на меня такого глубокого впечатления. Ну улицу мы вышли подавленными от захлестнувших нас чувств. Всю дорогу Мари и Сильвия не сказали ни слова. У дома они поблагодарили меня, не пригласив, как обычно, пить с ними чай. И тогда мне стало ясно, что я совершил роковую ошибку, пригласив Мари на этот концерт. Она приняла свое решение.

* * *

Телефонный звонок. Это Мари.

– Давид, почему ты мне не звонишь?

– А ты почему не звонишь?

– Ну, обычно ты звонил.

– Пора менять такую глупую привычку.

– Ты какой-то злой. Может, пойдем немножко погуляем? Потом я зайду на студию, у меня выступление минут на сорок, а после я опять свободна.

– Нет, хочу сегодня остаться дома.

– Ладно, пока, – обиженно протянула Мари и повесила трубку.

Через час, в половине девятого, я все-таки оделся и пешком дошел до студии. Вышла Мари с большой спортивной сумкой, с ней мужчина и женщина. Она попрощалась с ними и подошла ко мне.