Красный нуар Голливуда. Часть I. Голливудский обком - Михаил Трофименков Страница 65

Ее жизнь была как бы обратной проекцией жизней актеров-современников. Нормальные актеры мечтали сбежать с нью-йоркских подмостков в Голливуд. Фармер рвалась из Голливуда в Нью-Йорк: она мечтала о Чехове. К тому же на проводах в СССР, устроенных компартией, она встретила Клиффорда Одетса, звездного драматурга, коммуниста и своего кумира.

В 1937-м сбежала в Нью-Йорк: Клёрман пригласил ее сыграть в «Золотом мальчике» Одетса в постановке «Группы». Роман с театром, революцией и Одетсом (и он, и Фармер состояли в браке) развивался одновременно. Но Одетс грубо порвал их связь: жена вернулась из длительной поездки, пора и честь знать. На лондонские гастроли Клёрман ее не взял, заменив другой актрисой: впрочем, в 1939-м она еще выйдет на сцену в двух постановках «Группы».

Для нее это не повод изменить убеждениям. Но Одетс порвал нити, связывающие ее с единомышленниками. «Чужой среди своих» было отвратительно быть «своей среди чужих». Хрупкая психика и стремительный алкоголизм увели Фармер в необратимое пике.

На протяжении двух лет не экранная, но реальная трэш-трагедия с Фармер в главной роли развлекала читателей желтой прессы. Особенно сладострастно издевались над ней фотографы: ни одна актриса не представала в таком похабном виде, как она. «Крысы! Крысы! Крысы!» – кричала она фотографам, когда ее тащили в наручниках в суд, или усаживали в тюремный фургон, или выволакивали, не дав одеться, из ванной, где она пряталась от полицейских, взломавших дверь ее домика.

Запои, драки с полицейскими и судьями, сломанная челюсть студийного парикмахера. Условный – а затем и безусловный приговор. Тяжба с агентом, выставившим ей 75-тысячный иск за срыв контракта: суд она выиграла, но это уже ровным счетом ничего не значит. Ее ловят на улице, когда она выбегает из ночного клуба голая по пояс. Отвечая на вопросы в участке, называет свою профессию: cocksucker ^[16]. Судье, поинтересовавшемуся, сколько она выпила в ночь очередной эскапады, втолковывает:

Слушайте, я добавляю алкоголь в молоко. Я добавляю алкоголь в кофе и в апельсиновый сок. Мне, что, по-вашему, с голоду помереть? Я пью все, что можно пить. Включая бензедрин.

Вернувшись из очередного побега в Мексику, она обнаруживает, что ее за неуплату выкинули из съемной квартиры. Пьяная Фармер срывает съемки, но теперь она получает работу только на таких студиях и в таких фильмах, где все уже «сорвано» изначально. Мать причитает, что дочь подменили, что Коминтерн спровоцировал у нее нервный срыв, и сдает Фрэнсис в психушку. Электрошок. По слухам, пациенток отдавали – в порядке повышения боевого духа армии – позабавиться морпехам в увольнительной.

Из больницы выйдет уже совсем другая (хотя она еще будет мелькать в телесериалах) женщина: вот теперь Фрэнсис действительно подменили.

Она умрет в 1970-м, немного не дожив до 57 лет.

* * *

Свою невероятность Россия лишний раз продемонстрировала, когда Лоузи, ничем еще не прославившегося представителя левого Бродвея, включили в группу прославленных и привилегированных гостей СССР – арт-элиты Коминтерна.

Я проехался с лекциями по Украине – что свидетельствует о моем беспредельном тщеславии, – и каждое мое слово переводили. Мы были в Харькове и Киеве, и много где еще, встречаясь с театральными коллективами. Я ездил в компании с англичанином по имени Герберт Маршалл; с японцем Сэки Сано, который потом стал очень хорошим режиссером, жил и умер в Мексике; и с немецким драматургом Оттвальтом, который, как мне сказали, пропал без вести в России.

Лекционные туры – проявление большевистского «принуждения к культуре». Сколь бы юн и малоизвестен ни был иностранный друг, он знает новости западного искусства, и было бы преступлением против самого духа просвещения отпустить его, не заставив поделиться своим знанием с рабочими, колхозниками и студентами.

Лоузи небрежно роняет: «Еще с нами были Брехт, Йорис Ивенс и Ганс Эйслер».

Это дорогого стоит и звучит почти комично: ведь речь идет о трех гениях, чье творчество определило облик века.

Но и бегло упомянутые спутники Лоузи – не последние «актеры» столетия.

33-летний Эрнст Оттвальт сейчас известен главным образом как соавтор Брехта по сценарию «Куле Вампе» (1932) – фильма о кошмаре безработицы, эталона политического кино. В дебютном романе «Мир и порядок» (1929) он поведал о своем нестандартном пути к коммунизму: юный Оттвальт состоял во фрайкоре – «парамилитарес», ударной и кровавой силе контрреволюции, участвовал в Капповском путче. В берлинском театре великого Эрвина Пискатора, пророка политического действа, шла в ноябре 1930-го его пьеса о катастрофе на шахте «Каждый день вчетвером». За год до гитлеровского переворота Оттвальт опубликовал пророческую книгу «Путь Гитлера к власти: история национал-социализма» (1932). Но самым совершенным его произведением считается роман о веймарской судебной системе «Знают, что творят».

В ноябре 1936-го политэмигранта Оттвальта арестуют вместе с женой: он погибнет в лагере, ее после пятилетнего заключения вышлют в Германию.

«Англичанин по имени Герберт Маршалл», 29-летний ученик Эйзенштейна, прожил в СССР семь лет (1930–1937), работал ассистентом Ильи Трауберга («Голубой экспресс») и Ивенса («Песнь о героях»). На родине он станет крупнейшим специалистом по советской культуре, прежде всего по Эйзенштейну и Маяковскому, директором театра «Олд Вик». В 1942-м, в сотрудничестве с советским посольством, Маршалл сделает фильмы «Наши русские союзники» и «Один день в Советской России». Его полнокровная творческая многоликость – режиссер, драматург, переводчик – не феномен, а естественное качество левых интеллектуалов той эпохи. Теперь такое почти немыслимо.

В Москве Маршалл нашел спутницу всей своей жизни – скульптора Фриду Бриллиант. Польская еврейка, жившая в Австралии, приехала в СССР еще в конце 1920-х, выиграв конкурс на создание бюста Молотова. Молотов от увековечивания улизнул, но Фреда осталась: в Москве ей дышалось вольно.

* * *

Самый примечательный спутник Лоузи – тридцатилетний Сэки Сано. В режиссуре он дебютировал в декабре 1926-го постановкой «Освобожденного Дон Кихота» Луначарского силами «пролетарской» токийской труппы «Авангард». А к 1930-му, несмотря на молодость, его признали лидером революционного театра. Движение пролетарского искусства в Японии было одним из мощнейших в мире, несмотря на драконовские репрессии. Режим практиковал ежегодные массовые облавы на левых. Так, за один день 15 марта 1928 года арестовали 1 652 человека, 18 сентября 1931-го – 2 785 человек, а в марте 1932-го – четыреста руководителей Лиги пролетарской культуры. Писателей, режиссеров, философов ставили перед выбором: отречься от своих убеждений или надолго отправиться в тюрьму.

Сано, угодившего в одну из таких облав в мае 1930-го, вытолкнули в эмиграцию. В Москву он в 1931-м переехал из Берлина вместе с Международным бюро революционных театров, где представлял Японию. С января 1934-го Сано – режиссер-стажер в ТИМе.