Хатшепсут - Наталья Галкина Страница 61

Не скрою, я взлетел посмотреть на свой бывший потолок. Преграда там была. Перекрытие на ощупь. Сгустившийся слой эфира? Оргстекло? На взгляд — прозрачно и бездонно. Раздолье и разгорье. Под такими-то небесами вместо альпийского луга находился дом мой пыльный. Телефонный звонок. Поторопившись, я плюхнулся, аки падший ангел, и демоническим баритоном вякнул в трубку свое:

— С — Лушею…

— Сережа, доброе утро.

— Доброе, — сказал я, — утро, — сказал я, — Катюша. Катерина по мою душу. Надо как-то выкручиваться, чтобы ее в это дело не впутывать. Полеты во сне и наяву. Фантомы. Чуть не сбила машина.

— Катя, — сказал я, — я уезжаю в командировку. Тупость какая. Фальшивый голос плохого актера, исполняющего роль сотрудника УВД в разхалтурнейшем из халтурных детективов. Дефективный сюжет. Кич. Трэш.

Она вздохнула. Слух у нее был тонкий. И вранья (как невропаты и психопаты — по учебнику… ай-ай-ай, учебник, а нормальные-то тогда — кто?) она не выносила. Видимо, она решила проявить сверхтакт и с фальшивой заинтересованностью спросила:

— Надолго?

— К сожалению, — сказал я, — я и сам не знаю. По ситуации.

Вот это звучало архиправдиво, поскольку и было правдой. Сейчас она обидится и скажет «вот как…» И она обиделась и сказала:

— Вот как, — весьма отчужденно. — Ну что ж. Звони, когда приедешь.

— Не забывай, — сказал я.

— Даже если и хотела бы, — сказала она.

— Катя, — сказал я, — я тебя плохо слышу.

— Привет, — сказала она и повесила трубку.

«Катя, Катя!» — повторяют мне копыта скакуна. «Катерина!» — возопил он громовым голосом. Катриона. Нехорошо мы поговорили. Вроде ничего особенного. Но для нас, именно для нас — нехорошо. Я снял трубку, чтобы набрать ее номер. И услышал из трубки вместо гудков:

— Переходите к водным процедурам.

Телефон заколодило. По телефону вещало радио. По радио тоже вещало радио. Утюг, чтобы не расстраиваться, я включать не стал.

Пока я пил кофе, кто-то услужливо отщелкал передо мной покадровую раскладку ожидающегося дня. Слайды. Цветные. Рад эпизодов. Никаких неожиданностей. В том числе приятных. И я взъелся. Во мне проснулся мальчишка в переходном возрасте. Или авантюрист. Я решил во что бы то ни стало выскочить из ожидаемой цепи событий. Перехитрить прогноз.

Что там бишь у нас сначала-то? Катерина в метро? Не пойду я в метро. Я на троллейбусе поеду. И я пошел на троллейбусную остановку. В вызывающе белом костюме. С веткой сирени в деснице.

А остановочка-то оказалась не та. Вынырнув из подворотни проходного двора, я попал не на улицу, там обычно размещавшуюся, а на бульвар с чахлыми деревьями и кустами, почва вокруг которых усеяна была сигаретными мятыми коробками, окурками, бутылками и прочей дрянью. За бульваром — шоссейка; далее — пустырь; за пустырем — ряд унылых домов, среди которых серый пятиэтажный дом выделяется, дом начала века в стиле модерн. Подошел троллейбус. Не мой номер, само собой. Старомодный. Тесный. Лобастый, убыл, со скрежетом затворив створчатые дверки. Окно на пятом этаже дома модерн распахнулось, стоящий в окне человек помахал мне рукою, и пока я соображал, что к чему, он принялся сноровисто спускаться по фасаду, как скалолаз. Замерев, я следил за ним. Он с ловкостью преодолел пять этажей, спрыгнул на землю, перебежал пустырь и шоссе и, улыбаясь, подошел ко мне поздороваться. Это был мой ночной гость. Тут подали нам троллейбус, еще более тесный, округлый и скрипучий, чем предыдущий, и мы поехали. Странные окраины разворачивали ландшафты свои перед нами. Неизвестные мне доселе районы с двухэтажными единообразными коттеджами, о существовании которых в суровом и регулярном городе нашем я и не подозревал. А также районы возникали иные, без признаков жилья, с глухими заборами, заводские либо фабричные. Места, напоминавшие другие города. Внезапно мелькал берег реки, поросший тут низкой зеленой травкою, по которой бог весть с каких дел носились безумноглазые озабоченные куры; попадались деревянные дома; возвышался рядом с ними грандиозный бело-голубой собор (циклопический золотой купол, колокольня с гигантскими часами с маятником престранной конструкции). В этих кварталах было полно деревьев. Наконец, замелькали белые дома, двухэтажные и трехэтажные, со старомодными вывесками. Мы тряслись по булыжным мостовым, по щебенке и гребенке, разглядывали пыльные светлые улочки, все еще надеясь выехать в центр. Остановив троллейбус напротив напоминавшей гостиный двор галереи, заканчивавшейся угловым входом с надписью «КАФЕ», водитель объявил: «Троллейбус дальше не пойдет!» — высадил нас и умчался на драндулете своем рогатом с дикой скоростью, подняв клубы пыли. Солнце уже стояло высоко. Мы переглянулись со спутником моим и, решив выпить кофе или сока, — что дадут, — вошли в маленькую светлую сводчатую комнату. Запах кофейных зерен. Пирожные и конфеты моего детства. Устаревшего фасона. Кулинарное ретро. Помадки, например. Ракушки, скажем. Драже «Октябренок» — помните? Не помните? А сливочную тянучку в папиросной бумажке? И облитой эклер.

— Смотрите, — сказал мой спутник.

Его все к окнам тянуло. Но и я ахнул, глянув в окно. Ниже и дальше дома, в коем мы находились, располагался в чаше амфитеатром город с белыми домами и пыльной зеленью. Это был не наш город. Чужой. Южный. Весьма обжитой и уютный. Где-то за чашею с белым городом мелькала — или угадывалась? голубая полоска моря. На столике тихо позвякивали наши чашки. Качнулась на шнуре лампочка.

— Пошли, — сказал я.

Мы вышли. Золотисто-серая улочка вела в гору мимо белых домов. Слева маячили горы. Справа, ниже — город с морем за ним.

Глухой удар. Звон стекол. Нарастающий гул.

До меня не дошло поначалу. Справа, на перекрестке, трещины пошли по фасаду белого дома с цветами на балконе и алыми тентами над витринами — и дом тихо развалился, сначала разошелся на части, потом превратился в груду щебня, осел, пропал.

Землетрясение!

Трещины шли по мостовой; слои почвы смещались, вытесняли друг друга, разверзались.

— В горы! — крикнул мой спутник.

Как дети, взявшись за руки, мы устремились вверх по улице, туда, где маячил впереди лиловый горный массив. Удар. Глухой удар. Трещина на земле между нами. Мы уже разъяли ладони и отплывали друг от друга, как пароход и пристань. И тут я почувствовал, что опора подо мною рассыпается в ничто, — и полетел вниз, во тьму.

Боль в запястьях. В затылке. Удар по подошвам и боль в пятках. Свет и яркие цветные пятна вокруг. Удержавшись на ногах, вдохнув, я сфокусировался на окружающей действительности, которая оказалась станцией метро. Я стоял в белом костюме, малость помятый, с ветвью сирени в шуйце, а ко мне сквозь толпу с ничего не выражающим лицом протискивалась Екатерина.

— Привет, — промолвила она.

Она никогда так не здоровалась. Не ожидала меня увидеть. Я же соображал весьма неудовлетворительно.

— Едешь в командировку?