Лондон. Прогулки по столице мира - Генри Воллам Мортон Страница 59

Бродя по этому удивительному и захватывающему музею, я и наткнулся на Маренго — коня светло-серой масти, 57 дюймов в холке, которого Наполеон купил в Египте после битвы при Абикуре. Этот конь стал любимцем Наполеона и носил императора, в частности, в битве при Маренго, откуда и взялось его имя, а также под Иеной, Ваграмом и при бегстве из-под Москвы. Всем известно полотно Верне, посвященное переходу через Альпы: Наполеон на этой картине изображен верхом на Маренго.

Увы, ныне от Маренго, гордо ступавшего в былые дни по карте Европы, остался один скелет. Он помещен под стекло и стоит будто на цыпочках, что производит жуткое впечатление. При взгляде на этот череп, эти ребра и металлические стяжки, удерживающие скелет в целости, пробирает дрожь и невозможно отделаться от мысли: «Почему же его не похоронили как положено?» Ведь что бы потомки ни говорили о том или ином воине, лошадь этого воина, как жена Цезаря, всегда вне подозрений.

При Ватерлоо Маренго был ранен, а после низвержения Наполеона конь стал собственностью лорда Петре. Затем его купил генерал Ангерштайн, использовавший Маренго как жеребца-производителя в своем поместье в Или. О коне всемерно заботились, а когда он умер от преклонного возраста, из его копыт изготовили две табакерки (одна по сей день находится в караульной Сент-Джеймского дворца); скелет же, к сожалению, сохранили.

Разглядывая беднягу Маренго, я вспоминал знаменитых лошадей — из истории, из литературы, из легенд; все они по-прежнему молоды и прекрасны в людской памяти, ибо никто не видел их печальных останков: Эль-Бурак, конь, вознесший пророка Мухаммеда на седьмое небо; Буцефал, который покорился лишь Александру Великому; Пегас, крылатый конь Аполлона; Ксанф, конь Ахиллеса; Инцитат, которого безумец Калигула назначил консулом; Ламри и Спумадор, скакуны короля Артура; Грани, конь Зигфрида; Розабель, любимая верховая лошадь Марии Стюарт; Дженни Геддес, кобыла Роберта Бернса. Среди комических лошадиных образов на ум первыми приходят Росинант, жеребец Дон Кихота, и тощая страдалица Гриззл, потрусившая с доктором Синтаксом на спине на поиски Живописности.

Все эти лошади — настоящие, живые и прекрасные образы. И таким же, до этого момента, для меня был и Маренго. И даже когда во время представления какая-нибудь белая лошадь флегматично стояла посреди огней фейерверка с актером на спине, образ настоящего Маренго оставался в неприкосновенности. Его копыта слишком твердо стояли на земле пастбищ страны бессмертия.

Как бы мне хотелось, чтобы несчастные останки этой лошади убрали в запасники и показывали только ветеринарам.

4

Эшафот, на котором был обезглавлен Карл I, был возведен на уровне нижних окон Банкетного зала, возле современного входа в музей. В то время — в 1649 году — Банкетный зал был не отдельным зданием, как сейчас, а частью беспорядочного лабиринта внутренних двориков и построек всех времен, составлявших дворец Уайтхолл.

Под прямым углом к Банкетинг-хаус примыкало более раннее строение с четырьмя фронтонами, закрывавшее вид на Вестминстер. Потом следовало краснокирпичное здание с башенками — привратницкая Холбейн-Гейт, похожая по стилю на нынешние ворота в конце улицы Сент-Джеймс. С другой стороны улицы находилось еще несколько построек. А потому сцена казни короля разворачивалась в тупиковой улочке или во внутреннем дворе.

Эта экзекуция вызвала ужас и возмущение во всех цивилизованных странах, так же как и убийство царя в наши дни, но, по крайней мере, убийство русского царя было честным, его не прикрывали лицемерным фарсом издевательского судебного процесса. В долгой летописи английской истории, полной трагических событий и проявлений силы человеческого духа, не было более благородной смерти, чем смерть короля Карла I. Его поведение во время так называемого суда, его мужество в последние дни перед казнью и его смерть, подобная смерти святого мученика, обратила многих непримиримых врагов Короны в друзей и соратников.

Приговор был зачитан в Сент-Джеймском дворце 28 января 1649 года, а казнь совершилась 30 января. Стояла холодная зима, синее небо затягивало снеговыми тучами. Король пребывал в спокойном смирении. Его жена, Генриетта Мария, которую он страстно любил, была во Франции и в этот момент находилась в осажденном Фрондой Лувре. Она узнала о смерти мужа лишь месяц спустя. 29 января детям Карла (четырнадцатилетней принцессе Елизавете и девятилетнему Генриху, герцогу Глостерскому), которые попали в руки сторонников парламента, позволили попрощаться с отцом.

Впоследствии в воспоминаниях об этой встрече принцесса напишет, как расплакалась при виде отца в потрепанной одежде, с поседевшими волосами и отросшей бородой. Он усадил дочь на колени, стал утешать ее и велел внимательно выслушать то, что он скажет. Отец попросил не горевать о нем и назвал несколько религиозных книг, которые она должна прочесть. Он сказал, что простил своих врагов, попросил Елизавету передать матери, что в мыслях он всегда был с нею, и добавил, что умирает как мученик и не сомневается, что Господь вознаградит его за мучения.

— Милая, ты ведь забудешь мои слова, — промолвил король.

— Нет, — отвечала плачущая принцесса. — Я никогда не забуду, до самой смерти.

И пообещала записать все, что услышала.

Затем Карл взял на руки своего маленького сына и сказал:

— Сынок, твоему отцу скоро отрубят голову.

Маленький Генрих «пристально глядел на отца».

— Запомни мои слова, дитя. Мне отрубят голову и, может быть, провозгласят тебя королем, но помни: ты не король, пока живы твои братья, Карл и Яков.

И мальчик ответил:

— Скорее меня разорвут на кусочки!

Затем король разделил между ними бывшие при нем королевские драгоценности — в основном ордена Подвязки и Святого Георгия, чья ценность заключалась только в украшавших их камнях.

— Это все, что я могу вам дать, — произнес король.

Затем он обнял плачущих детей и, не желая затягивать тяжелое прощание, направился к себе в спальню. Но, услышав полный боли и отчаяния крик принцессы Елизаветы, он вернулся, заключил ее в объятия и расцеловал мокрые щечки девочки. Затем детей отвели в Сайон-хаус.

На следующее утро Карл проснулся еще до рассвета. Сэр Томас Герберт спал в эту ночь рядом с ним на тюфяке, и впоследствии он описал последние часы короля с точностью до минуты.

— Я поднимусь, — сказал король. — Сегодня у меня много дел.

Он велел Герберту подстричь и причесать его. Карл попросил принести ему еще одну рубашку, поскольку боялся, что на улице его от холода проберет дрожь, а враги расценят это как трусость.

— Я не боюсь смерти, — добавил он.

Когда рассвело, появился старый епископ Джаксон, они помолились. По одним данным, в восемь, по другим — в десять часов утра король покинул Сент-Джеймский дворец и направился к Уайтхоллу. Он сказал, что небольшая прогулка через парк согреет его и поможет разогнать по жилам кровь. Король был одет в длинный черный плащ, красный полосатый жилет и серые чулки. На груди сверкала звезда ордена Подвязки. Вдоль всего пути короля выстроились солдаты, а впереди и позади под барабанный бой шагали алебардщики со знаменами, поэтому разговаривать было трудно. По правую руку короля шел епископ Джаксон, а слева, с непокрытой головой, — полковник Толинсон, офицер армии Кромвеля. Проходя быстрым шагом через парк, Карл указал на одно из деревьев и сказал, что оно было посажено его братом Генрихом.