Три грустных тигра - Гильермо Инфанте Габрера Страница 56

Он услышал, что убийцы, стоящие на поперечном маркетри, ведут разговор на разнообразные военные темы, сдабривая их отдельными высокими словами, и не мог удержаться от того, чтобы по аналитической привычке не составить сводную таблицу всякой вещи. Так, услышав «винтовка», он подумал о стволе, прицеле, ложевом кольце, прикладе, гарде, магазине, затворе, курке, предохранительной скобе, рукоятке; «пуля» — вспомнил, что бывают свинцовые, стальные, зажигательные, трассирующие (воен.), прободные, разрывные и охотничьи, и они всегда имеют оболочку из латуни, ядро из свинца, калийной селитры и запального состава; «граната» — ему на ум пришли взрыватель спускового рычага, предохранитель, кольцо, корпус из свинцового сплава, детонатор и спусковой рычаг, — и ни разу он не задумался о выборе возможной мишени. Они продолжали путь, и он вновь остался один — ненадолго: вскоре послышалось жужжание проникшего в помещение местного насекомого, у которого он выделил: голову, фасетчатые глаза, лапки (первую пару), переднегрудь, лапки (вторую пару), жало, брюшко, заднегрудь, нижнее крыло, верхнее крыло и лапки (третью пару). Оса? Он ощутил, сколь прозрачен его дух, сколь фигурален страх, и подумал, что его намерения будут раскрыты из-за одного лишь промедления. Отсюда последует вывод, что подобное беспокойство у проникшего в дом вызвано более вескими причинами, и это наведет их на вовсе не потерянный след, ибо следующим шагом станет сопоставление дневных кошмаров с предполагаемыми недобрыми намерениями, так они узнают, что он — своего рода ихневмон, оса, неутомимо разыскивающая в сельве Ориноко своего паука, чтобы запустить ему в затылок смертоносное жало. А может, это рабочая пчела, матка или трутень? Желая отвлечься от последних ужасов и возможных разоблачений, он вгляделся в другой конец зала и увидел там знамена, однако, прежде чем убедиться, что это первоначальные, ортодоксальные партийные стяги, заметил, что они, как любые другие, делятся на петлю, футляр, полотнище, кайму, древко, крестовины, кайму (противоположную), шов и край, и, поскольку знамя в центре представляло собой не флажок горниста и не вымпел и не щит, а простой квадрат, он решил, что, должно быть, это и есть Великий Стяг, хоть и не нашел скрещенных серпа и молота на фоне, как оказалось, голубом, а не красном. Уж не поражен ли он Дальтоновым недугом? Чтобы проверить, верна или не верна (снова эти созвучные анаколуфы!) догадка, он посмотрел на четыре герба справа и слева, которые, казалось, охраняли знамена, и, прежде чем заметить, что один из них — испанский, второй — французский, третий — польский и четвертый — швейцарский, различил следующие части: правый верхний квадрат, левый верхний квадрат, правый фланг, сердце (либо середину поля), левый фланг, правый квадрат нижней трети, треугольник, почетное место — и уставился в центр (герба, в четыре разных центра), отметив затем золотой цвет, белый, красный, лазоревый, зеленый, пурпурный, черный, серый, служившие полем дубам, крестовинам, ствольным древесам, пышным перевязям, выстроенным венцам, вбитым, зубчатым, разделенным на квадраты, цепным, фигурным, окаймленным, клетчатым, Т-образным, рассеченным фигурам, ромбам, каймам, бровкам и пумам и орлам и гадам ползучим.

Он перемещался ближе к гербам, чтобы уточнить различия, когда вошел то ли привратник, то ли адъютант, то ли писарь и объявил, что он может пройти наверх, что Маэстро (именно так сказал слуга) примет его, что он уже ждет, — и вполне мог добавить, что терпение есть преамбула нетерпения, сообразуясь с присловьями тех краев: нет ничего мучительнее ожидания, ибо увидел (и отметил) настойчивый и неуместный жест. Он сделал ровно четверть оборота на одной из лилий, вписанных в окружность центральной мозаики, и зашагал ложноученической походкой к покоям, где ожидал hereticus maximus. Он поднимался по лестнице, ступень за ступенью, останавливаясь, заметив, что перила накрыты поручнем и что змеящиеся прожилки сланца в янтарном мраморе змеятся точно так же, как сланец, прожиливающий мрамор, не менее янтарный, самой лестницы, хотя сам он ступал не по мраморным ступеням, а по красному войлочному ковру, где красиво контрастировали перекладины с бронзовыми сочленениями. На верхней левой площадке ему предстали полные доспехи кватроченто: шлем с забралом, горловое прикрытие, наплечник, нарукавник, пола, футляр для пики, наколенники, щиток, щит, нагрудник и алебарда с толедским клинком, насаженным на дубовое древко. Не обратив излишнего внимания на латы с выкованными барельефами или продолговатый наплечник, он тем не менее захотел знать, представляет ли собой шлем цельную конструкцию или просто горловина у него вытянута кверху, и приблизился к доспеху, почти обогнул его (стена воспрепятствовала полному обороту), и, подойдя, увидел, что упомянутая горловина является скорее широким нагрудником или тазиком с пробоинами на манер скважин в забрале, из чего заключил, что перед ним шлем нецельный; когда он склонился у лат в своем макинтоше, алебарда напомнила, что ему следует подняться наконец и встретиться лицом к лицу с врагом, и за этими размышлениями застала его роза в витраже пролета. Однако он собрался с силами, чтобы не поддаться ее лиственному притяжению, и взошел по лестнице. Наверху ему предстала дверь с искусно вырезанным колониальным карнизом, выполненная, как и ее рамы (или фрамуги), панели и порожек, из испанского дуба, и, хотя не было защитной дощечки, был замок и молоток из роскошной бронзы и болты из того же сплава, и он провел судьбоносной рукой по выступающим карнизам, а затем сжал ее в марксистский кулак и постучал жилистыми нервными костяшками.

V–LV

(Подробно осмотрев с последующей инвентаризацией комнату и все ее содержимое, Жак Морнар показывает Льву Давидовичу Троцкому «ученические листовки», как пишет Алехо Карпентьер, и, заняв Маэстро чтением, успевает извлечь смертоносное тесло — не забыв перечислить предварительно каждую из его анатомических, портняжных, идиосинкразических, личных и политических особенностей, поскольку убийца (или автор) страдает тем, что по-французски предписано называть Syndrome d’Honoré.)

Николас Гильен

ЭЛЕГИЯ В ПАМЯТЬ О ЖАКЕ МОРНАРЕ

(В НЕБЕ ЛЕКУМБЕРРИ)

Да, отступником он стал,

но отступничество это

было из брони и света,

в голосе сквозил металл.

(Нет, не было. Оно есть,

ведь, броней стальной одето,

его сердце живо где-то.)

Есть.

Из брони.

Из стали. Есть.

Сталь и броня!

Есть!

Троцкий:

Шел я как-то по дороге, на дороге смерть я встретил!

(Сел читать, и тут же кто-то топором меня пометил.)

Морнар:

Лев Давидыч, мне обидно

слышать этот разговор.

Ты ж башкою самолично

напоролся на топор.

Хор (Жданов, Блас Рока и Дюкло):

Сталин, великий кормчий,

да защитит тебя Шанго