Жизнь Суханова в сновидениях - Ольга Грушина Страница 54

И в самом деле, героиня этого письма ничем не напоминала сдержанную, исполненную тихого достоинства красавицу, с кем он, как ему казалось, прожил жизнь; то была распущенная, не первой молодости роковая женщина, которая разгуливала по городу в вызывающе коротком полушубке, вооружившись тюбиком яркой помады, и без зазрения совести, в припаркованном автомобиле и зловонных подворотнях, предавалась низменной страсти с каким-то пошляком, распинающимся про любовный трепет в каждой жилке и возомнившим себя свободным и безоглядным, как бог. Неужели этот донельзя вульгарный образ, от которого так разило самыми дешевыми духами жизни, и служил разгадкой Нининой молчаливой задумчивости? Неужели десятилетиями копившиеся воспоминания можно было как-то примирить с этой слезливой писаниной, отдающей эпистолярным романом девятнадцатого века, начиная от вымученной напыщенности стиля и до этого показного «Н. С.» на конверте? Как жить дальше, увидев… увидев…

Конверт.

Боже правый, конверт!

Суханов всмотрелся — всмотрелся так напряженно, что белый прямоугольник поплыл у него перед глазами и сама бумага начала рассыпаться мерцающей чехардой молекул, которые уже в следующую минуту (когда долго вызревающая слеза все же скользнула ему вниз по щеке) сложились в существо совершенно другого рода. Цифры — цифры в строке адреса — цифры, которые он не удосужился разглядеть повнимательнее, доверившись первому впечатлению, точно так же, как до него, по всей видимости, сделал почтальон, — неужели это было возможно?.. Он осторожно провел рукой по конверту, словно опасаясь смахнуть оптический обман, но все осталось на месте: короткая горизонтальная черточка, толщиной с волосок, едва заметно изгибалась влево, а не вправо, тем самым возвращая его к жизни.

Все сошлось, как детали головоломки, которые только что, казалось, сулили какой-то сюрреалистический ужас — бледная Мадонна, валяющаяся в корыте со свиньями, — но теперь открыли взору тенистый цветущий сад в солнечный день на исходе лета, с винно-красными розами, взбирающимися по свежевыкрашенной белой стене. Номер квартиры был не пятнадцать, а тринадцать. Стало быть, квартира прямо под ним, сообразил Суханов — квартира соседа, который на прошлой неделе потчевал весь дом звучными церковными песнопениями в четыре часа утра. Квартира песенника Свечкина, имевшего несчастье жениться на молоденькой.

Но разве жену Свечкина звали на «Н»? Переход от отчаяния к надежде был настолько резким, что у Суханова не оставалось сил на дальнейшие сомнения. Ему нужен был немедленный, ясный ответ, чтобы раз и навсегда изгнать темень из сердца. Конечно, он мог с легкостью узнать у лифтера, но одна мысль о том, чтобы вновь попасть под прицел промасленного стариковского взгляда («Дамочка — хоть куда, верно, Анатолий Павлович? А как там Нина Петровна — все еще в отъезде?»), казалась слишком мерзким завершением этого невыносимо мерзкого дня. После краткого колебания Суханов положил письмо в карман, вышел из квартиры, спустился по лестнице и без промедления позвонил в дверь квартиры тринадцать.

Дверь открылась почти мгновенно, выпуская на площадку громоподобные аккорды Пятой симфонии Бетховена и слабый запах лекарств. На пороге стоял низенький, пухлый человечек в габардиновом пиджаке, с виду — ровесник Суханова. Он посмотрел на посетителя невидящими глазами, полными безмолвного страдания; пока Суханов придумывал, что бы такого попросить у него по-свойски из кухонной утвари (исключительно для того, чтобы тот позвал через всю квартиру: «Наташа!» или «Надя!»), сосед, потирая виски, будто у него болела голова, сказал бесцветным тоном:

— Видно, опять мы натворили дел? Вы уж извините, пожалуйста, это она без конца ванны принимает… Пойду скажу ей, чтобы заканчивала.

И, оставив дверь нараспашку, он обреченно махнул рукой и поплелся в глубь неосвещенного коридора. Суханов, недоумевая, ждал. Квартира — по крайней мере, в той части, которую он мог рассмотреть, — выглядела почти нежилой. Прихожая, коридор, комната, чей угол виднелся за полузакрытой дверью, вторили планировке его собственной квартиры, однако напоминали скорее вокзал — все здесь казалось временным, каким-то нелюбимым, захламленным случайными предметами, как брошенное поверх пустого желтого чемодана пляжное полотенце, недочищенный апельсин, широкополая дамская шляпа, стакан с заплесневелым чаем. Из темноты появилась огромная рыжая собака; опустив голову, она направилась к нему, потом нырнула в сторону и исчезла. В коридор продолжала изливаться музыка, которую рябило от радиопомех. Суханов почувствовал внезапную уверенность в том, что здесь живут очень несчастливые люди, — и когда в следующее мгновение к нему лениво вышла закутанная в махровый халат молодая женщина с личиком разбитой фарфоровой куклы, принеся с собой запахи пара, греха и каких-то приторных, тяжелых духов, он понял, что готов был уйти, так и не узнав ее имени, и что сердце его будет спокойно.

— Простите, что опять вас залили, Семен Семенович, — начала она безразлично, — но вы понимаете, у нас тут небольшой кавардак с тех пор, как у Вани случилось нервное расстройство…

Но он уже вытащил из кармана разорванный конверт и молча протянул ей.

Она смотрела, не двигаясь, близоруко щурясь.

— Что это? — спросила она, потом резко обернулась и с неожиданной визгливостью закричала: — Выключишь ты эту проклятую музыку или нет? Я ни слова не слышу, что Семен Семенович говорит!

Брови у нее были прорисованы тонкими, изящными дугами.

— Полагаю, это вам, — тихо сказал Суханов. — Мне доставили по ошибке. Боюсь, что я вскрыл. Естественно, вы можете рассчитывать на мою полную…

Не дав ему договорить, она выхватила письмо у него из рук и поднесла близко к глазам; Суханов увидел, как задрожали ее ярко накрашенные губы. Смутившись, он кивнул и повернулся, чтобы уйти. Где-то в глубине квартиры Иван Мартынович Свечкин выключил приемник, и во внезапно наступившей тишине за спиной у Суханова прозвучал его скорбный голос:

— Прошу прощения, что так громко, Неллечка, но ты же знаешь: Бетховен — моя страсть!

Суханов медленно поднимался наверх, необъяснимо опечаленный тем, что жизнь этого кроткого, маленького, совершенно чужого ему человека рушилась на глазах.