Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб Страница 53

Весь вечер я ни на секунду не теряла его из виду. Он не поднимал бровь больше ни для кого. Даже для Додо, которая уволокла его в два часа. Он даже не попрощался со мной, потому что Лотар как раз пригласил меня на фокстрот.

И что я теперь должна думать? Что все его тайные знаки были ложью, а в действительности ничего не было? Но тогда все рушится, как карточный домик, начиная с выпускного бала в 77-м и заканчивая прощальным поцелуем позавчера на Центральном вокзале в Гамбурге. Что касается бала, конечно, я видела их вместе, Ахима и Додо, рука об руку, но и мы с Лотаром держались за руки, и это ничего не значило. И то, что Додо целовала этого молодого человека и обнималась с ним, я тоже конечно же видела, но в этом не было ничего нового, она демонстрировала нам такое постоянно, никогда не упускала возможности похвастаться перед нами своими победами. И в остальном они вели себя так же, как и остальные, впервые почувствовав себя взрослыми. Аттестат в кармане — и ты свободен.

В субботу после отъезда Додо и Клер он позвонил мне, нашел удобный предлог, сказал, что не может найти записку с адресом в Италии, куда он должен через два дня отправиться вслед за ними. Эта новость меня ошарашила — я понятия не имела об их планах, — но пообещала, что спрошу у матери Додо. Эта идея, объяснил он, уже приходила ему в голову, но фрау Шульц уехала на выходные. Он только что узнал это от ее соседки, которая выгуливала собаку возле дома, а теперь звонит из телефонной будки. Какой будки, спросила я. Перед ратушей, сказал он. Как раз рядом со мной, воскликнула я. Если хочешь, могу показать тебе фотографии выпускного бала, ты там тоже есть. Со мной. В медленном вальсе.

Мамуля пригласила его на ужин, а Папашка открыл бутылку вина хорошего года и завел с ним беседу о каких-то сложных торговых операциях. Ему импонировала манера Ахима терпеливо слушать собеседника, а потом задавать дельные вопросы. Когда он прощался, Папашка с Мамулей в один голос заявили, что будут рады снова его видеть. Они были так милы и тактичны, что дали мне возможность проститься с ним наедине, и тогда он спросил меня, не могу ли я при случае взять и его с собой на теннисную площадку. В день, на который мы договорились, лил дождь, но он все равно явился, и мы отправились гулять по лесу, по крайней мере три раза прошли от церкви до спортплощадки и обратно.

О поездке в Италию теперь не было и речи. Я решила поступать на юридический, как он. Я доверила ему свою жизнь.

Клер

Еще пара сотен шагов. Еще пару раз легкие наполнятся чистым, холодным, пронизывающим ночным воздухом. Жаль, что нет снега. От отеля отъехало такси. Прощай, Нора. Может, когда-нибудь увидимся. И Додо. Когда поумнеем, изменимся, очистимся от слабостей и ошибок и излечимся от ран. Три ангела. Милый образ.

Додо

Она вошла — убийца, скрывшаяся с места преступления. На лице — дьявольская ухмылка. Конечно, она не знает, что мне уже все известно, что Нора все мне рассказала. Нора, мой маленький зеленый чертик. Отдыхает под пластиковой пальмой, выдохлась после таких откровений.

— Ты что же — встретила ее я, — так все время и шла пешком? Не опасно ли по такой темноте? Женщине? Совсем одной?

— Я очень устала, — сказала она. — Спокойной ночи, Додо. — И собралась пройти мимо меня к лифту.

— Э, нет, — схватила я ее за рукав. — Ты, трусливая мерзавка, почему ты мне ничего не сказала? Почему ты не остановила машину, почему не посмотрела?! Не позвала врача?! Ты ничего для нее не сделала! — Я размахнулась и врезала в ее побелевшее от ужаса лицо.

Нора

Очевидно, я здесь единственная, кто еще хоть что-то соображает. Терпеливая, как ангел, я увела их к себе в номер, куда явился и растерянный портье с тройным эспрессо для Додо. Дожидаться чаевых он не рискнул, наше поведение явно изменило его представление о немецких женщинах не в лучшую сторону. Клер с разбитым носом улеглась на мою кровать, она так замерзла, что не стала снимать пальто. Я подложила под затылок влажное полотенце, и кровь быстро пропитала белую махровую ткань.

— Не дави так, — прошептала она.

Это ее первые слова после того, что с ней сделала Додо, но мне кажется, ей все-таки полегчало, потому что наконец покончено со всеми этими тайнами. Мы раскрыли друг перед другом все карты. Все, кроме одной. Моей персональной карты, карты Биттерлинга. Но об этом я распространяться не собираюсь. Я скорее язык проглочу, чем проболтаюсь.

Додо со своей чашкой стояла у окна и смотрела вниз, в темноту. Я понимала, что сейчас творится в ее душе. Ее лицо, больше похожее на маску, отражалось в оконном стекле, и там же, только ниже, на уровне ее бедер, дрожало отражение моих фиалок в стакане для зубных щеток из поддельного черного туфа. Я вспомнила про черный шелковый цветок, который прикалываю к траурному костюму на похоронах. Он уже был у меня, когда хоронили мать Додо? Не помню.

Внезапно меня обожгла одна мысль. Что бы я чувствовала, если бы Додо насмерть сбила Папашку, а я только что об этом узнала бы. А, все это пустые предположения. Я это я, она это она, а Клер это Клер, каждая из нас — отдельная, самостоятельная личность, и у каждой своя судьба. В одном мы схожи, все трое мы страшно одиноки. Не только в смерти. В жизни тоже. У меня вдруг сдавило горло, и мне показалось, что по лицу потекли слезы.

— У меня не так много времени, — услышала я свой голос. — Не хотелось бы вас этим сейчас грузить, но для меня эта наша поездка — последняя. Давайте расстанемся мирно.

Клер

Этот ужасный шепот. Старик зажал мне рот, а шею стянул ремнем, чтобы я не закричала, а в уши мне шепчет непристойности. Если я смогу открыть глаза, он отстанет от меня, стоит только поднять веки, и я увижу, что эта страшная картина — лишь плод моего воображения.

Все мне только кажется, ведь он мертв. У темного окна стоит Эрик. Сейчас он задернул шторы, как делал это каждый вечер, чтобы Нис Пук не мешал мне спать. Кристина сидит возле меня на краю кровати, она укрывает меня и тихо поет. Я узнаю мелодию и текст, песня про красное солнце. Которое умирает.

Красное солнце, мама,

Ограда черна, как ночь,

Солнце уже умирает, мама,

И день уходит прочь.

Снаружи бродит лиса, мама,

Скорей ворота закрой,

Садись ко мне на кровать, мама,

И что-нибудь мне спой.

Небо такое большое, мама.

И звезды — света глаза,

Кто там живет наверху, мама,

Чьи они, небеса?

Может быть, он молодой, мама,

Тот, кто смотрит сверху на нас,

Он ляжет в свою кровать, мама,

И с нами уснет сейчас.

Зачем нужна эта ночь, мама,

И холода зимой?

Слышишь, кошка пришла, мама,

Кошка хочет домой.

Не ласточки мы и не чайки, мама,

Это у них дома нет.

Слышишь, звезды поют, мама,

Мама, гаси свет. [40]