Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб Страница 54

Додо

Мне очень жаль, но твой фокус, корова, не пройдет. Смертельно больна — ха-ха. Крокодильи слезы в два ручья. Надо развеять этот лживый, спертый воздух, и я распахиваю окно. Она мелет что-то про Биттерлинга, про симптомы, про то, что самое большее через год она станет инвалидом. Она всегда читала плохие романы. До чего она мерзкая — видеть ее не могу.

— Очередная шутка. Неудачная, — сказала я и направилась к двери, мимо лежащей на кровати кровавой мумии и хнычущей бабы рядом с ней. Удивляюсь, за каким хреном я вообще приперлась в ее номер, совсем, видно, чокнулась.

— Додо! — завопила она и вцепилась в меня мертвой хваткой. — Не уходи, я правда скоро умру.

Что-то такое она, кажется, уже когда-то говорила, но сейчас мне абсолютно все до лампочки.

— Все мы умрем, — сказала я и стряхнула с себя ее руки. — И я не верю ни единому твоему слову. — Но тут я вспомнила наш вчерашний разговор. Вот и славно. — Ты хотела знать, — повернулась я к ней, — обо мне и твоем Ахиме. Не передумала?

Она уставилась на меня, как паршивый кролик на удава. Она в панике. Не может даже кивнуть. Я взяла сумочку Клер и спокойно выудила из нее таблетки. Я не торопилась — в моем распоряжении все время Вселенной. Каждая секунда для меня — высшее наслаждение, а для нее — ад. И что это я держу в руках?

— Вот, полюбуйся, — сказала я и бросила ей на колени серебряную упаковку. «Ленц-9», вот как называется это дерьмо, которое якобы возвращает в душу весну надежды и наполняет сердце ожиданием любви. — Вот что потребляет наша любимая Клер. Наглотается по самое некуда, а потом совершает убийство и скрывается с места преступления. Тебе это без надобности, ты ведь и так мастерица не видеть ничего, что тебе неприятно, а то, что не укладывается в твою розовую картинку, просто-напросто выносишь за скобки, замазываешь, спрямляешь — в общем, фрау Клюге, урожденная Тидьен, остается безупречной.

— Это ты его соблазнила, — опять заныла она. — Признайся.

Я присела на корточки, достала очередную сигарету. Теперь эта дрянь никуда от меня не денется. Пусть каждое мое слово бьет в точку. На этот раз я — царь зверей, даже если сижу ниже, чем она, на полу. На этот раз ей ничто не поможет.

Она молча взяла с ночного столика пепельницу и протянула ее мне, нечаянно смахнув свои дурацкие «Кошачьи язычки», за которые наверняка заплатила бешеные бабки. Она не сводила с меня глаз. На лице — ни следа гнева, только страх. Сейчас ей можно смело дать все шестьдесят. Как минимум. Мумия по-прежнему неподвижна — витает в своих лекарственных эмпиреях, заглотила сразу три штуки, еще когда мы поднимались в лифте и Нора держала меня, не давая снова вцепиться ей в рожу.

— В восемьдесят восьмом, — сказала я. — Летом.

В ее черепной коробке что-то щелкнуло, едва она услышала эту цифру. Через десять лет после их свадьбы, высчитала она, лето 88-го, ах, почему я ничего не замечала, где же мы были во время каникул, мы были так счастливы, все у нас шло лучше некуда. 88-й. За год до рождения Фионы. За год до того, как я ездила к Додо в Кельн, чтобы помириться и возобновить нашу дружбу.

— Вы снимали прелестный домик в Бретани, — продолжала я. — Ты показывала нам снимки. С середины июля по середину августа. Но ему пришлось на два дня отлучиться в Бонн. Remember?

— Его другу исполнялось сорок лет, — прохрипела она.

— Ага. А ты не могла с ним поехать из-за вашей девчонки. Побоялась оставить ее на няньку.

— Они тогда заночевали в Бонне, — простонала она. — Я точно помню, они так напраздновались, что у него весь следующий день болела голова.

— Еще бы. Ясное дело. Отличная отговорка, чтобы не спать с тобой. Мы случайно встретились в аэропорту Бонна, он возвращался с дня рождения и собирался лететь к тебе, а я собиралась к клиенту во Франкфурт. Он сказал, что готов убить собственную мать, если за это я согласилась бы поменять свои планы.

— Я тебе не верю, — пролепетала она.

— А мне насрать, — ответила я. — А недели через две у него вошло в привычку названивать мне каждый день. Вообще, такое бывало и раньше. Когда вы перед свадьбой отправились на Боденское озеро, он и тогда меня уговаривал, но в тот раз я его просто шуганула. Во всяком случае, когда вы вернулись из отпуска, он своими звонками меня просто достал. «Я никогда не забывал тебя» — вот что он говорил и называл самой большой глупостью в своей жизни то, что связался с тобой. Ах да, он и цветы присылал. Довольно затратная статья. В основном розы, если тебе интересно, ты ведь знаменитая садовница.

— Твой номер, — едва слышно пискнула она. — Твой адрес. Откуда он их узнал?

— А ты слышала что-нибудь о справочной службе? И вообще, с какой стати я должна была скрывать от него, где живу. Из скромности? Или ради тебя? Ну да, я время от времени позволяла ему приходить, и мы трахались. — Мне стало весело. — По многу раз.

У нее затряслась нижняя губа.

— Трахались, — с удовольствием повторила я. Какое наслаждение видеть эту трясущуюся губу. — До потери пульса. По всем правилам искусства. Он здорово заводится, если приложить немного фантазии. Но ты и сама знаешь, что он не любитель секса для домохозяек…

Она издала жалобный тихий звук и замолкла. Жалкая развалина с ногами теннисистки. Давай, давай, поскули. Наконец-то я добралась до тебя, ударила там, где больно.

Я не закрыла окно, и ветер стучал рамой. Некоторое время я слушала ее жалобный плач, пока не поняла, что во мне самой тоже что-то стучит и стонет. Я думала, месть принесет мне куда как больше радости. Я уже ничего не понимаю. Предположим, сидим мы сейчас втроем в уютном кабаке, ничего такого между нами не произошло, мы мирно сосуществуем в Божьем мире, над всеми муками, которые выпали на нашу долю, над всем, что нам еще предстоит пережить, над всей этой пошлостью — шмотками, стиральными машинами и рамками для картин. Было бы мне легче? И у Клер на совести не было бы Ма. И у меня не было бы богатой подруги, которую я могла бы попросить вытащить меня из дерьма. Предположим, предположим, предположим… Игра проиграна. Жизнь проиграна. Все проиграно, все, начиная с того фокстрота двадцать лет назад. Который для Норы был вальсом.

Нора

Секс для домохозяек, сказала она. Но что такое секс для домохозяек? Это что, когда ты занимаешься этим на кухонном столе? На котором через полчаса будет готовиться мясной рулет? Руками той самой домохозяйки. Если бы она знала, что я занималась этим на стульчике у рояля… Хотя, вполне возможно, они с Ахимом делали это на лестничной площадке, там, где в любой момент может кто-нибудь появиться, что, безусловно, добавляет азарта. Или в дороге, в поезде, как она рассказывала однажды, между Кельном и Мангеймом, в первом классе, «экстремальное возбуждение», как она, хохоча, говорила. Ахим так часто уезжает: на семинары, курсы повышения квалификации, конференции, в Мюнхен, Франкфурт, Берлин, Бонн, Гейдельберг. После отпуска в Бретани он все чаще отправлялся в разъезды, завязывал новые контакты, объяснял он, расширял сотрудничество с партнерами в Рейнской области, где есть большие концерны. Он постоянно спрашивал, не оставить ли нам Пиннеберг и не перебраться ли в город побольше, где он мог бы общаться с коллегами своего уровня, но дальше разговоров дело не шло и никаких реальных шагов он для этого не предпринимал. Да и я его осаживала, напоминала, что нам ведь и в Пиннеберге хорошо, здесь ты первый, а захочешь ли быть в Висбадене двадцатым? Ты умница, Клюге, [41]говорил он. И уже десять лет как у него в Кельне была дочь. Третий ребенок.