Уйти по воде - Нина Федорова Страница 52

Благословенное ремесло переводчика! Единственное, что ее спасало от страшных ночей, – перевод. Слабое утешение, но единственное – как обезболивающее для безнадежно больного, – помогало хоть чуть-чуть. Эта любимая ею «филологичность». Какое счастье, что именно сейчас ей предложили перевести книгу, толстую книгу, целых шестьсот страниц. Простых коротких статей было мало, а толстая книга – какая роскошь! Она все время трогала пальцем – сколько осталось, хватит ли? Хватит ли до…? Какой милой, какой успокаивающей была эта тяжесть страниц на руке, она ее взвешивала, гладила черные буковки-спасительницы Запутанные фразы, непонятно, где вообще предикат, собственно, – да благословен пусть будет заумный их автор! Нет ничего лучше, чем фраза, в которой все слова понятны, но смысла нет. Какое счастье – вертеть ее и так, и сяк, лазить в словарь без конца, выискивая иные смыслы, значения, как с этим предлогом, как с тем; лучшее занятие для сумасшедших – упорядочивать эту запутанность, отлаживать ее, понять вдруг – неожиданно остро – изреченную мысль, которая не ложь, не ложь вовсе! А потом так же долго, мучительно, облекать эту мысль в другие слова, в другой синтаксис, перерождать ее заново, но в другом измерении как будто Чтобы здешнему читателю она стала бы такой же понятной и близкой, как и читателю дальнему. Строительство – Вавилонской башни? Наперекор всему – научиться, как «они», и это «их» сделать своим, чтобы их понять, чтобы стать едиными, познав смысл, подчинив смыслу свои «языки». Поймите друг друга, услышьте Протянутая рука – оттуда сюда Перевод с – на. Тонкая ниточка, связывающая людей и почему-то не пускающая Катю за грань безумия. Тонкая ниточка, но крепкая, не оборвется.

Тридцать первого декабря не было снега, как, впрочем, и весь декабрь – изредка только падали с неба невнятные снежинки и тут же таяли, едва коснувшись земли Все так же голые черные ветки скреблись в стекло, все та же черная мертвая земля с пожухлой желтой травой, бесконечные дожди, природная аномалия – страшный мир.

На Новый год никакого большого праздника не намечалось: Костиковы друзья разъехались, Катины тоже отмечали в разных местах Костик предложил поехать к его родителям. Ей было безразлично Она собралась и поехала

Они успели немного посидеть за столом до двенадцати, выпили вина. Потом ей вдруг стало как-то нехорошо, закружилась голова, страшно захотелось лечь, глаза закрывались. Мама Костика все хлопотала – не расстелить ли постель? Может, таблеточку от головы? Что болит? Что случилось? Грелку? Компресс? Может, покушать надо, может, не ела весь день?

Катя действительно сегодня не ела весь день, более того – она два месяца уже практически не ела и не спала, но разве в этом было дело? Сегодня ее убьют Зачем ей еще один год, еще один шанс? Зачем ей жить, чего ждать? Ее и так ждали до конца, ждали покаяния до последнего, но она не хотела, она продолжала свое «нет». И если ты, Катя, погибла для жизни вечной, зачем тебя держать тут – в жизни земной? Так что не помогут таблетки и грелки, смешно Сегодня ты умрешь – в последний день старого года.

Ей было неловко из-за этих хлопот, что столько возни из-за нее, и не было сил отвечать на вопросы, она поблагодарила и просто попросила подушку и плед, и легла, как в последнее время спала днем – даже не расстилая постели

Костик выгнал маму, прикрыл дверь в комнату, сел возле Кати. Она взяла его левую руку обеими руками, погладила жесткие, шершавые – как у всех гитаристов – подушечки пальцев.

– Ну ты что, Кать, а? – спросил он встревожено

Она только покачала головой, ничего не могла ответить. У нее слезы подступили к горлу – так жаль ей было расставаться с ним, так жаль всего – всего, что было у них в эти два года, всех его слов, и смеха, и тепла его руки, которая всегда ей помогала, а теперь не могла уже больше помочь, вытянуть с того света. Никто не может помочь Напитать силой, дать совет, научить и подсказать – могут другие, но идти и бороться должен ты, главный герой своей собственной жизни. Одиссей, Одиссей, сказочный герой, Иванушка-дурачок, ты один должен плыть, идти, пройти, достигнуть, достать, никто не пойдет за тебя, ни волшебный помощник, ни бессмертные боги, ты должен сам, мимо сирен сладкоголосых, циклопов свирепых, волков и медведей, по далеким морям, синим горам, на утлой лодчонке под рваным парусом, через темный лес, за клубочком-поводырем, с мечом-кладенцом, с золотым руном, между Сциллой и Харибдой, кощеем и бабой-ягой… но я уже не могу, ведь это конец, ведь это очевидный конец.

Все шло к тому. К тому. Даже сцена, декорация как будто подготовлена – она лежит, держит Костика за руку Осталось только завещать ему свой древний компьютер и книги, раз мы не успели пожениться – пыталась она пошутить сама с собой, сглатывая слезы. Но и слезы вдруг пропали сами, как будто иссякли Все кончалось Казалось, больше нет ни слов, ни мыслей Полное бессилие, даже душа как будто застыла, словно повеяло другим, не земным, иным чем-то. Замер греческий хор в немом трепете, катарсис, разрешение, конец – пришел.

Неужели это смерть?

Господи, я так устала бояться, – всплыла внутри нее неожиданная, незваная, последняя молитва. – Я больше не хочу верить в Бога Страха. И хочу сказать Тебе это честно, наконец Мне ведь больше нечего терять и не на что надеяться. Я всю жизнь врала, но больше я не хочу врать – ни себе, ни Тебе Я всю жизнь верила в Тебя-Страх, но больше я так не могу Пусть я не права, пусть я сейчас умру, но я не хочу быть в таком месте, где есть Страх Я хочу быть там, где можно хотя бы верить в Любовь. Я хочу унести эту веру с собой, туда – как бы это место ни называлось. И если бы я была Тобой, да, Господи, Тобой, я бы не хотела, чтобы меня боялись. И не наказывала бы тех, кто не боится Я бы просто всех любила Потому что я хорошо знаю, что такое Страх, и хорошо теперь знаю, что такое Любовь Я знаю, что Любовь – это жизнь и бесконечность, а Страх – смерть и пустота И если даже я это понимаю, то как же Ты? Я не верю, что Ты можешь быть Страхом, раз Ты вдыхаешь во все жизнь и обещаешь любящим вечность. Я не верю, что Тебе это нужно от нас – маленьких, несмышленых, слабых, мы ведь и так всего боимся. Не верю, что Тебе нас не жаль, что Тебе нужно, чтобы мы боялись еще и Тебя. Не верю, что Тебе нужно, чтобы мы считали себя ничтожными и недостойными, унижали себя, втаптывали в грязь, любящий не хочет унижения любимых, Отец счастлив, когда счастливы дети. Я не верю в Тебя такого, в Тебя-тирана. Я буду верить в Тебя-Любовь, несмотря ни на что, что бы ни говорили, ни шептали, ни вливали бы мне ядом в душу эти змеи ужаса, эти слуги Страха, не Твои это слуги, нет Я буду верить в Тебя-Любовь, даже если Тебя-Любви на самом деле нет Даже если весь мир будет говорить мне, что я еретичка, что я в прелести, что попаду в ад за эту свою веру – пусть! Я лучше умру так и отправлюсь в ад, веря, что Ты – Любовь, чем буду жить в этом страхе и лжи. Ты – Любовь, а не Страх!

– Смотри, снег пошел, – сказал вдруг Костик.

Она посмотрела в окно – и правда. Сначала редкие, одиночные, крупные снежинки полетели с неба, потом они стали гуще, гуще, она завороженно смотрела на летящий снег Как будто вдруг выдохнула воздух, который когда-то давно вдохнула. Выдохнула и задышала ровнее. Чем больше смотрела она на снег, тем легче ей становилось – теплее, спокойнее, проще.