Уйти по воде - Нина Федорова Страница 51

У нее хотя бы был этот денечек Целая счастливая ночь и утро – во время которых она все время с улыбкой вспоминала о том, что они с Костиком замыслили после новогодних праздников – прогуляться в ЗАГС, подать заявление.

Потому что потом пришел конец

На следующий день, когда она как следует отоспалась после концерта, когда ухо ее почти пришло в норму, и она, счастливая и довольная, отправилась на кухню завтракать (или уже обедать?), папа выловил ее в коридоре и прямо там же, в коридоре, сообщил несколько официально:

– Катя, отец Митрофан велел передать, что он ждет тебя к себе на разговор

У нее так внезапно и резко ослабели ноги, что она чуть не упала, оперлась о стену, глядя на папу тупо, спросила, неожиданно для себя, изменившимся голосом:

– А зачем?

Папа пожал плечами:

– Не знаю Сегодня подошел ко мне в храме и велел тебе передать.

– Так и сказал – прийти?

– Ты хочешь дословно? Сказал так: «Скажи Кате, что я ее к себе зову поговорить Ну, побегали – и хватит»

В голосе его слышалось хоть и тщательно скрываемое, но волнение И даже изумление некоторое Еще бы! Дочку вызывает отец Митрофан! Блудную духовную дочь…

Она прямо физически чувствовала, видела как будто, как за стеной, на кухне, застыла мама, прислушиваясь к их короткому разговору, как ей, маме, тоже страшно, ведь папа, конечно, ей тут же все рассказал, как только поговорил с отцом Митрофаном, еще и в машине по дороге домой, наверное, они это обсуждали и ужасались.

Катя кивнула. Пошла на все таких же ослабевших, негнущихся ногах к себе в комнату, упала на диван

«Конец, конец, конец!!!» – крутилось в голове все громче и громче.

Вот и ответ на вопрос – совесть ли тебя зовет. Вот и ясность – страшная, ужасающая ясность, от которой никуда не спрятаться уже. Последний знак, последняя попытка позвать Катю к Себе – через отца Митрофана. Последнее предостережение перед… перед чем?

Как еще иначе это все объяснить? Почему отец Митрофан позвал ее сегодня? Значит, он все-таки прав Не она, со своей слабой верой в другого Бога, а он, он прав, он, проповедующий Бога карающего, он пытается Катю остановить в последний момент – через него сейчас действует Бог. Он прозорливый, он все узнал, узнал, что Костик сделал предложение, узнал, что вчера она была на рок-концерте, прыгала и скакала (во время всенощной под Казанскую, кстати!), а потом так старательно оправдывала свое отступничество, находила такие убедительные аргументы. Он все узнал! Он увидел, как глубоко, как страшно она пала, в какой она прелести, он – все такой же всемогущий отец Митрофан – хочет ее спасти, остановить на самом краю, уберечь свою духовную дочь от последнего, разрывающего все прежние связи шага От шага в новую жизнь – без Церкви. Он, вновь огромная черная скала, которую она вроде бы когда-то победила (наивная, наивная дура!), он вернулся куда более страшным, куда более сильным В последний момент, когда она уже думала, что сбежала, что освободилась, когда начала выздоравливать, он – который никуда не уходил вовсе! – протянул руку, взял ее за шкирку и поставил на место И разом поднялся вихрь в ее маленьком мирке, разом слетели со стен все яркие декорации, которые она намалевала, играя в свободу и любовь, и в обнажившихся черных стенах, вздымающихся до неба, отражаясь от этих стен, грохоча и бесконечно повторяясь, громче самого громкого рока, гремело, гремело, гремело: «Ну, побегали – и хватит!»

Она уже знала, что не пойдет. Не потому что считала его неправым, нет – теперь-то в его правоте у нее не было ни малейших сомнений Но она не могла уже повернуть назад Она понимала прекрасно – после последнего предостережения наступит конец. Не от новой жизни хотел уберечь ее отец Митрофан – он хотел спасти ее от смерти Потому что дальше будет смерть Потому что бессмысленна жизнь человека, который не желает каяться, который закостенел в своем грехе и прелести Но с этим отказом прийти она как будто согласилась на бой, битву – последнюю? Бросила окончательный, оформившийся вызов – кому? Богу? Или Страху? Решилась убить этого страшного змея, которого назвала совестью?

Из всех известных ей книг и сказок она помнила, что для победы над липким, отравляющим сознание страхом нужно решиться, нужно выйти один на один, лицом к лицу, нужно крикнуть, вызвать на бой и покончить раз и навсегда с этим чудовищем, но все герои, бросавшиеся с пращой на Голиафа, с голыми руками на дикого зверя, с мечом на скалу, с копьем на ветряные мельницы, имели главное – веру в свою правоту А у нее не было такой веры. Многолетняя – с детства – привычка не верить, не верить себе, своему сердцу, не доверять чувствам, ужас перед прелестью, гордостью, самомнением, так плотно пустивший в ее душе корни, – вот что не давало ей подняться.

Жизнь сама выпихнула ее на ристалище, ее, закрывающую в ужасе глаза и уши, не желающую никаких сражений, никаких подвигов, отчаянно кричащую – нет-нет-нет, но ей швырнули ржавый меч, бросили дырявый щит, на котором не было девиза – за что сражаешься ты, герой? Бороться – твое право, только помни, что борешься ты с Богом

Да, было как будто два Бога – Бог Страха и Бог Любви За Богом Страха стояло все – вся ее прошлая жизнь, вся строго выстроенная система Церкви, известные ей Святые Отцы и традиции, приход, отец Митрофан, родители, весь опыт жизни там, внутри, все карающие громы и молнии, адские муки, страшные истории о прельстившихся грешниках и еретиках. Бог Страха торжествовал, втаптывал, убивал, надвигался страшной черной скалой, непоколебимой и неумолимой громадой. За Богом Любви не стояло ничего, никого, кроме ее робкой, тонкой, как ниточка, надежды, веры в Того Христа, Который открылся ей однажды на Пасху, простирая с креста раскинутые для объятия всему миру руки За Бога Любви против Бога Страха За Бога Любви, в Которого нельзя было верить. За Бога Любви, Которого ты себе выдумала За твоего еретического Бога Любви.

«Я не могу по-другому, – только и повторяла она, – просто по-другому я не могу».

Ей казалось, что она подписала себе смертный приговор. Страшный, темный ноябрь – без снега, снег всё не выпадал – мертвый месяц, голые ветки деревьев, скребущиеся в окно, темное небо без солнца, воющий заунывно ветер, смерть. Вот что ее ждало. Это ощущение конца, исхода, преследовавшее ее с начала осени, вдруг оформилось в четкое, законченное слово, седое, как пепел, скрипящее, как высохшее дерево на ветру, покосившийся крест, черный ворон тяжко взлетает в серое небо, надрывно каркая, – смерть

Исход поединка был предрешен Бесплодную смоковницу ждала Геенна – она уже слышала треск пожираемых огнем сучьев, жар неугасимого пламени опалял лицо, что там, внутри, за дверцей печи? Узнаешь, совсем скоро узнаешь. В конце декабря – перед Новым годом, который ты так любишь и который уже не увидишь

Катя почти перестала спать Просто не могла больше уснуть ночью, вообще Спала днем несколько часов, урывками, проваливаясь в кошмары. Всю ночь она жгла свет, и не ночник, а люстру – так пугала ее темнота. Но и свет уже не спасал, «желтой люстры безжизненный зной» – мертвость, мертвость везде и во всем.