Уйти по воде - Нина Федорова Страница 53

Белая пелена застилала окно, как будто задернули с той стороны штору, как-то уж слишком много снега, всё вообще в снегу, белое-белое всё, ничего не видно Послышался смех, папин как будто, как будто что-то сказала мама, и еще что-то хорошее прилетело, из детства, неуловимое – запахи, звуки? Мандарины, елка, шуршат гирлянды, пахнет шоколадом и типографской краской – это любимые «Мишки» так пахнут, если нюхать через обертку, колется мишура, колются иголки, хочется подвесить шарик самой, но нитка путается, из узкого горлышка шарика выпрыгивает неожиданно распорка-держалка, топорща жесткие проволочки, злая от того, что так долго заставляли ее сидеть смиренно в горлышке, вдруг больно бьет по пальцам, так что не удерживается в них шарик, выскальзывает, летит, разбивается на тысячу сверкающих осколков. Или снежинок?

Белая пелена снега, какая прекрасная белая пелена.

VI

Ее разбудил мягкий дневной свет, как будто кто-то нежно коснулся лица тончайшим крылом – говорят, что именно так может разбудить ангел-хранитель

Она с удовольствием потянулась, глядя в заснеженное окно, улыбаясь новому дню, тому, что у нее так много сил, бодрости, радости.

И вдруг вспомнила, поняла – случилось чудо.

В первый раз за два месяца она как следует выспалась – без кошмаров, в первый раз за это время нормально спала ночью и не включала свет. И в первый раз ей вдруг захотелось есть, поэтому она отправилась на кухню

В квартире было тихо и сонно. В спальню к родителям дверь была плотно закрыта, Костик спал в гостиной на диване – Катя осторожно прикрыла дверь и к нему, чтобы не разбудить.

Понятно, что все спят – на часах десять Кто же первого января бодрствует в такое время? Она выглянула в окно – там по белому-белому полю двора бегала собака, оставляя на чистом, нетронутом снегу цепочку следов, и брел по улице мужичок с бутылкой в руке – местный алкаш, проснулся, потому что, как и Катя, проспал весь Новый год.

Как хорошо было бездумно стоять, глядя в окно, в этой сонной кухне с горой немытых тарелок у раковины, с оплывшим на кружевной бумажной салфетке ополовиненным и растерявшим свой праздничный блеск тортом, с пустой бутылкой шампанского у ножки стола, со свисающими мандариновыми шкурками, со всеми этими бокалами и салатницами, пристроенными кое-как второпях, в темноте, когда в голове хмель, шум, когда ты весь еще – там, в комнате со всеми, а сюда только забежал на минутку.

Сейчас, в дневном свете, приглушенном как будто и смягченном пушистым новым снегом, все казалось таким милым, уютным и сонным.

Катя задумчиво покрутила проволочку на пробке от шампанского.

Неужели я и правда думала, что умру? Так всегда бывает во сне – веришь вдруг тому, чего нет и быть не может, проснешься – и даже смешно Кончилась страшная сказка, страшный сон, долгая темная ночь, и наступил белый день – Новый год, за ним и Рождество. Новая жизнь.

Как там пишут в книгах? «Кризис миновал»?

Дайте больному бульону и хересу – холодца и торта в нашем случае, ему требуется восстановить силы

Она включила чайник, полезла за чистой чашкой и услышала на улице крики

Это пьяный мужичок, размахивая бутылкой, кричал – то ли бегающей по двору собаке, то ли сонным окнам, то ли лично Кате: «С Новым годом!» А собака все петляла по двору, как будто хотела оставить целое послание из своих следов – тому, кто сумеет его прочитать.

Ιθάκη (Итака, греч.)

(эпилог)

В улицу Эрму она нырнула, как в иное измерение, тут же вынырнув в галдящем на разных языках, пыльном, жарком, безумном туристическом вавилоне. Все крутилось перед глазами – белые скатерти столиков кафе, торговцы кукурузой, витрины бутиков, понтийцы – продавцы шуб, моментально вычисляющие бывших соотечественников и пугающие внезапным вопросом на русском «Шубы недорогие хотите?»; два мальчишки с заунывно воющими бузукой и скрипкой, просящие денег прямо посреди дороги, синие маячки на полицейских мотоциклах, осторожно пробивающих себе дорогу в толпе, круглые ярко-красные бусины четок в чьей-то смуглой до черноты руке, смятые макдональдсовские стаканчики, обрывки бумаги на серых камнях мостовой и над всем этим – бесконечное, огромное, вечное солнце, которое заливает этот город уже больше трех тысяч лет

Из-под темных очков тек пот, она сняла их и тут же снова надела – солнце просто невыносимо слепит. Площадь Монастираки, грязные плиты, загаженные голубями, бесконечные гудки машин сзади, гвалт уличных кафе, набитых туристами, и вдруг слева внезапно выплыл Акрополь, как огромный корабль, высоко наверху, нереальный, необыкновенный – неужто не нарисован? Как будто врезан из другой реальности – высокий каменистый склон, поросший елями, взметнувшиеся ввысь колонны, и только какая-то строительная техника еще убеждала – нет, не снится, настоящий

Обливаясь потом, изнывая от жары, сглатывая судорожно сухим горлом, прихрамывая на уже стертую и саднящую при каждом шаге ногу, она отошла в сторонку, чтобы взглянуть на карту. Один путь был длинным, огибающим холм Акрополя с запада, она чувствовала, что сил на него уже нет Карта еще уверяла, что можно пойти налево, подняться с другой стороны, хотя слева, казалось, идут какие-то трущобы, но вдруг мелькнула полустертая табличка «Акрополис» со стрелкой – да, туда.

Подъем вверх, долгий, тяжкий, по широким ступеням она упорно ползла и ползла вперед, поражаясь удивительной тишине – маленькие домики, заросшие зеленью, листва бросает кружевные тени на мостовую, местами покосившиеся крыши, крошечные балконы, коты ревниво и настороженно наблюдают, примостившись на карнизе, и – никого, ни души. Плака – так называется этот маленький город, старинный квартал, точно! Еще один поворот – и чудо, мелькнули чьи-то ноги наверху, осталось немного, рывок, она вышла к краю какой-то зеленой решетки. Дальше дорога шла ровно, без подъемов – по ней опять брели толпы людей, и туда, и обратно До Акрополя рукой подать. Финишная прямая.

Теперь можно было немного отдышаться.

Безумием было тащиться по жаре в самый полдень в центр города, не успев прийти в себя после перелета, не разобрав чемодан, имея всего два часа свободного времени, но с того самого звонка Анны Александровны – «Вы не хотите съездить в Грецию?» – она уже знала: первые ее шаги по этой удивительной стране должны начаться с Акрополя, когда она пройдет через пропилеи, прикоснется своей рукой к мраморной вечности, как будто примет в себя часть этого удивительного, необъяснимого бессмертия.

Возле касс она в растерянности остановилась. Огромный, дергающийся во все стороны, изгибающийся хвост очереди – это куда, это на Акрополь?!

Весь холм был похож на военный лагерь Он гудел, как улей, шевелился, как муравейник Люди – стояли, сидели, лежали прямо на земле, обмахивались картами и путеводителями, пили непрестанно воду, галдели на всех возможных языках, из-под деревьев торчали руки – белые, желтые, смуглые, обожженно-красные, загорелые; ноги в кедах, шлепанцах, сандалиях, вьетнамках маршировали по отполированному разбитому мрамору дорожек. Полководцы-гиды носились туда-сюда с поднятой вверх рукой, в которой, как маленькое знамя, торчал зонтик, флажок или лента на палочке Их полки то строились, то снова растекались – разбивались на очереди в туалет, за водой и едой, к кассам, садились в изнеможении на каменистую сухую землю, ожидая своего часа, потом толпились у турникетов, пропускающих избранных за огороженную территорию – наверх, к вершине А новобранцы все прибывали и прибывали, бесконечным потоком текли из подъезжающих внизу автобусов, чтобы, выстроившись в маленькие разномастные полки, вновь и вновь восходить к Акрополю, который все равно никому не под силу взять