Чикаго - Аля Аль-Асуани Страница 52

— Подожди. Я провожу тебя до метро.

— Не надо.

— Почему ты всегда отказываешься, чтобы я тебя провожал?

Она смутилась и, задумавшись, ответила:

— Ты помнишь Генри, моего бывшего парня, о котором я тебе рассказывала? Он работает на ресепшен здесь, в общежитии. Не хочу, чтобы он видел нас вместе.

— А почему тебя это волнует, если между вами все кончено?

— Я скажу тебе честно. Генри — еврей. Если он узнает, что ты араб, у тебя будут неприятности.

— Как он смеет вмешиваться в наши отношения?

— Я хорошо его знаю. Он этого не простит.

— Не могу поверить, что в Америке мы должны скрывать наши отношения.

Он подошла ко мне и поцеловала:

— Единственное, в чем ты должен быть уверен, — так это в том, что я тебя люблю.

Я не стал настаивать, чтобы не смущать ее. Я знал ее бывшего друга. Когда сталкивался с ним на ресепшен, он вел себя естественно и был приветлив. Однако после того как Вэнди несколько раз заходила ко мне домой, я заметил, что он стал смотреть на меня враждебно. Как-то раз я спросил у него, не приходили ли на мое имя письма, но он не ответил. Когда я повторил вопрос, он, не отрывая взгляда от бумаг, которые читал, грубо бросил:

— Когда письма придут, мы вам их передадим. Не надо спрашивать меня по сто раз на дню!

Ничего не ответив, я отошел. Не хотел ругаться с ним и был к этому не готов. «Как Генри узнал о нас с Вэнди?» — подумал я и вспомнил, что у него за стойкой есть монитор, куда камеры передают все, что происходит внутри здания. Вот как! Вэнди — его бывшая девушка, и вполне естественно, что он следит, в какую квартиру она ходит. Я стал избегать его, а с чернокожей служащей, работавшей на ресепшен утром, общался лишь по необходимости.

Однако одним Генри дело не ограничилось. Было похоже, что он разболтал о нашем с Вэнди романе всем евреям в университете. Группа студентов третьего курса, с которыми мы вместе ходили на общую гистологию, меня стала задевать. Я был старше их, и до этого они меня уважали, а теперь резко изменили свое отношение. Каждый раз, когда я проходил мимо, они перешептывались и хохотали. Сначала я не обращал на это внимания, думая, что они смеются над чем-то между собой. Я говорил себе, что не должен думать о людях плохо, чтобы наши с Вэнди отношения не спровоцировали у меня бред преследования.

Однако их издевательства становились все жестче. При каждой встрече они пристраивались за моей спиной и выкрикивали что-то провокационное. Самым дерзким из них был высокий тощий парень, рыжий, с неправильным прикусом и в кипе. Среди своих друзей он играл роль шута. При виде меня он громко кричал: «Ас-саляму алейкум», и все начинали смеяться. Я не обращал на него внимания, пока однажды в пятницу сразу после занятия он не преградил мне рукой дорогу. Все окружили меня.

— Ты откуда приехал? — спросил он меня с презрением.

— Из Египта.

— Ну и зачем тебе гистология? Думаешь, пригодится, чтобы разводить верблюдов?

Они загоготали. Я не выдержал, схватил его за воротник рубашки и закричал:

— Думай, что говоришь, или я за себя не отвечаю!

Я держал его левой рукой, а правая, к счастью, была у меня свободна, и я смог отскочить назад, когда он ударил меня в живот, и тем самым смягчить удар. Я притянул его за ворот ближе и вмазал по лицу. Раздался тупой звук, от силы и резкости удара у парня из носа хлынула кровь. Поняв, что ему меня не одолеть, он завопил:

— Ты напал на меня! Тебя исключат из университета!

Его друзья разделились на две группы — кто-то разговаривал с ним, кто-то косился в мою сторону. Я уже не помню, как в университете появилась полиция и всех нас отвели в отделение. Пожилому, совсем седому полицейскому мой обидчик сказал, что я уже долгое время преследую его, и он требует, чтобы я ответил за нападение по закону.

Я хранил молчание. Наконец офицер обратился ко мне, и я рассказал, что произошло.

— Я действительно его ударил, — сказал я спокойно. — Он оскорбил мою страну и издевался над моим народом.

— Что он сказал о вашей стране? Попытайтесь вспомнить дословно.

Я письменно передал весь наш разговор. Офицер задумался и потом спокойно сказал:

— Послушайте… Вы оба нарушили устав университета. Ты (он показал на него) употреблял выражения, которые разжигают национальную рознь между студентами. А ты ударил сокурсника. Если я составлю протокол, то вас обоих привлекут к административной ответственности.

Зависла пауза. Я представил, как после отчисления меня сажают в самолет, и пришел в себя, только когда услышал голос офицера, впервые смягчившийся:

— Конечно, если вы хотите решить дело миром… Если вы принесете друг другу взаимные извинения… В этом случае я лишь возьму с вас обещание, что подобное не повторится.

Обидчик не дал мне возможности подумать, подошел ко мне и громко сказал:

— Я извиняюсь!

Я не услышал раскаяния в его словах. Он произнес их как актер, как будто хотел сказать, что на самом деле он не сожалеет, но вынужден это сделать, чтобы избежать административного наказания. Я бросил на него взгляд:

— Я тоже сожалею о своем поступке.

Их провокации вывели меня из себя, но о них я думал не долго. Я создавал свою новую жизнь и старался не падать духом, регулярно занимался и уже заканчивал написание новой касыды. Мои тревоги уходили после встреч с Вэнди. Но самое главное, я встретил настоящего друга. Навсегда останусь обязанным доктору Караму Досу за то прекрасное время, которое мы провели вместе. По выходным мы встречались в доме Грэхема, но и на рабочей неделе часто созванивались, чтобы встретиться в кафе на Раш-стрит. Я открыл в нем прекрасного, скромного и чувствительного человека, настоящего художника. Мы вместе слушали Умм Кальсум. Он оказался большим ее ценителем, знающим, как создавалась каждая песня и когда впервые она была исполнена. Он настолько любил Египет, что с огромным интересом следил за всем, что там происходит, и мог обсуждать это со мной долгими часами. Он всегда говорил с таким воодушевлением, что мне хотелось делиться с ним новыми идеями, как только они приходили мне в голову. В воскресенье вечером, как обычно, мы выпивали дома у Грэхема. Я выждал, пока мы пропустим несколько бокалов и разгорячимся, а затем спросил доктора Карама:

— Вы слышали о демонстрациях в Каире?

— Смотрел вчера по «Аль-Джазире».

— И что вы об этом думаете?

— Считаете, что несколько сотен демонстрантов могут поменять власть?

— Если бы службы безопасности не блокировали митингующих, к ним бы присоединились все египтяне.

— Вы неисправимый оптимист.

— Конечно. Если египтяне выходят на улицы и требуют отставки президента, что-то изменилось, и уже невозможно жить как раньше.