Чикаго - Аля Аль-Асуани Страница 51

Я стал свидетелем фантастического зрелища, какое можно было увидеть только во сне!

Средь бела дня небо почернело, подул сильный ветер. Казалось, он сейчас вырвет деревья. Неожиданно с неба посыпались тысячи белых холодных комочков, похожих на куски ваты. Они падали по одиночке, но все чаще и чаще, пока ими не покрылось все вокруг — дома, дороги и машины.

Я стоял, с изумлением наблюдая за происходящим из-за оконного стекла. На мне был халат на голое тело. В помещении топили так сильно, что иногда я изнывал от жары. С внутренней стороны стекло покрылось льдинками, которые из-за разницы температур стекали по́том. Я медленно пил из бокала и обнимал Вэнди. Она была обнаженной. Мы только что закончили заниматься любовью, настолько прекрасной, что ее лицо от этого, а также от тепла и вина, расцвело как роза.

— Тебе нравится смотреть на снег? — прошептала она мне на ухо.

— Это прекрасно!

— К сожалению, снегопад уже не производит на меня впечатления, потому что я привыкла к нему с детства.

Позже Вэнди приготовила ужин, погасила свет и поставила в подсвечник, который принесла с собой, две свечи. В этой волшебной атмосфере мы сели ужинать.

— Это куриный суп по еврейскому рецепту. Нравится? — спросила она.

Вэнди смотрела на меня, и глаза ее в свете свечей блестели. Ее красивое лицо странным образом меняло выражение. Иногда оно становилось мрачным, и мышцы напрягались, как от болезненного воспоминания. Будто она унаследовала от предков древнюю печаль, жившую у нее глубоко внутри, которая то проявлялась, то исчезала.

— Наги… Знакомство с тобой — исключительное событие в моей жизни. Я думала, что наши отношения были случайными. Просто развлечением. Я и представить себе не могла, что так влюблюсь в тебя.

— Почему?

— Потому что ты араб.

— И что?

Она засмеялась:

— Ты единственный араб, не мечтающий уничтожить евреев.

Я перестал есть.

— Это неправда. Арабы ненавидят Израиль не потому, что это еврейское государство, а потому что оно оккупирует палестинские земли и убивает арабов. Если бы израильтяне были буддистами или индуистами, это ничего не изменило бы для нас. Мы ведем политическую, а не религиозную войну против Израиля.

— Ты в этом уверен?

— Почитай историю. Евреи веками жили под арабским правлением, и никаких конфликтов не было. Арабы им доверяли. Взять хотя бы тот факт, что почти тысячелетие придворными врачами арабского султана были евреи. И несмотря на все интриги и заговоры, которые не прекращались, султан доверял своему личному врачу-еврею, может быть, даже больше, чем собственным детям и жене. В мусульманской Андалусии евреи жили как полноправные граждане. Когда же Андалусия перешла в руки христиан-испанцев, те стали преследовать и мусульман, и иудеев, поставив их перед выбором — либо креститься, либо погибнуть. Экстремизм испанцев дошел до того, что они впервые в истории ввели специальные органы надзора, беспощадные к вновь обращенным христианам. Инквизиторы пытали их теологическими вопросами, и если обвиняемый не мог дать ответа, то ему предоставляли выбор — быть повешенным или утопленным.

Вэнди от страдания закрыла глаза. Пытаясь ее развеселить, я сказал:

— Вот так, дорогая. И наши, и ваши предки вместе терпели притеснения. Очень даже возможно, что мы с тобой потомки мусульманина и иудейки, которые любили друг друга на земле Андалусии.

— Какая прекрасная фантазия! Господи!

— Это правда! Мне кажется, я знал тебя раньше, давным-давно. Как можно объяснить, что нас с первого взгляда потянуло друг к другу?

Я склонился, чтобы поцеловать ей руки. Мне пришла в голову идея, я быстро поднялся и начал искать кассету. Комната наполнилась пением Фейруз [30].

«Верните, тысячи ночей, этого аромата дымку.

Любовь напоит росой на заре свою жажду»

— Это андалусская музыка, — сказал я.

— Не понимаю, о чем она поет, но музыка трогает до глубины души.

Я как мог постарался передать ей смысл стихов. Все вокруг было пленительным — тепло, снег, любовь, свечи, музыка и моя обожаемая Вэнди. Мне стало весело. Я поднялся, взял ее за плечи, нежно притянул к себе, поставил ее посреди комнаты и сказал, возвращаясь обратно на свое место:

— Кровать, на которой я сижу, — андалусский трон. Я эмир и сейчас занимаюсь государственными делами. Если я хлопну в ладоши, ты будешь танцевать. Ты самая красивая и искусная танцовщица Андалусии. Поэтому эмир избрал тебя, чтобы ты танцевала только для него одного.

Вэнди завизжала от восторга. Она была готова подыграть мне, и ее лицо приняло задорное выражение, как у ребенка, которому не терпится начать игру. Голос Фейруз ритмично пел:

«Сладкая ветвь, увенчанная золотом!

Ради тебя жертвую матерью и отцом.

Если и преступил черту в том, что люблю…

Только пророк не порочен грехом»

Я хлопнул в ладоши, и Вэнди начала танцевать. Она изображала восточный танец так, как себе его представляла, — нервно трясла плечами и грудью, будто ее била дрожь. Она была забавна, как ребенок, подражающий взрослым. Во время танца Вэнди не сводила с меня глаз, и я, когда был уже не в силах сопротивляться ее очарованию, послал ей воздушный поцелуй. Я обнял ее и осыпал поцелуями. Мы занимались любовью, а в комнате пела Фейруз, и ее пение благословляло нас. Закончив, мы остались лежать голыми, прижавшись друг к другу. Я поцеловал ее в нос и прошептал:

— Я в неоплатном долгу перед тобой.

— Если ты сейчас не перестанешь, я расплачусь.

— Я действительно тебе признателен. После целого года простоя ко мне опять вернулось вдохновение. Сегодня утром я начал писать новую касыду [31].

— Великолепно. А о чем она?

— О тебе.

Она крепко обняла меня. Я прошептал ей на ухо:

— Вэнди… Ты спасла меня от бессмысленности существования. Ты создала для меня прекрасную мечту.

Мы продолжали лежать, обнявшись, и я чувствовал, как ее дыхание обвевает мне лицо. Вэнди осторожно отстранилась, и сказала, поднимаясь:

— Даже самые прекрасные мгновения заканчиваются. Мне нужно идти.

Она быстро поцеловала меня в лоб, как бы извиняясь, затем удалилась в ванную и вышла из нее уже одетой. Очнувшись от задумчивости, я вскочил: