Сказитель из Марракеша - Джойдип Рой-Бхаттачарайа Страница 50

— Не угостишь сигареткой?

— Не курю, — сказал я, однако кто-то из слушателей протянул Рашиду сигарету марки «Житан». Рашид зажег ее, лицо осветилось. Он курил, ни на кого не глядя, держа сигарету в дрожащих пальцах, и рассказывал тихим голосом, с многочисленными паузами, мне же хватало такта не торопить его.

— Тем вечером на женщине был ярко-красный берет. Я точно помню, потому что неделю спустя нашел этот берет в сточной канаве возле горшечных рядов и отнес в полицию.

Рашид глубоко затянулся.

— Как и всем остальным, мне очень не понравилась красная луна. Когда она встретилась с умирающим солнцем, в небе будто две раны зазияли. В какую сторону ни повернись — небо кровоточило. Это против законов природы.

Рашид снова затянулся, покивал сам себе. В голосе с каждой секундой прибавлялось уверенности. Он наклонил голову набок, устремил взор вдаль, выражение лица становилось все более мечтательным.

— Нет, в тот вечер луна мне совсем не понравилась, — повторил Рашид. — И не мне одному. Помню, с площади слышалось: «Конец света настал! Конец света настал!» Казалось, эти слова копятся в воздухе; еще немного — и взорвут его. Кричал один дряхлый полубезумный еврей из Меллы. Полицейские увели его, но всякий, кто глядел на небо, убеждался: а старик-то, пожалуй, не так и безумен.

Потом в лавках зажглись огни. О, вечерняя Джемаа-эль-Фна! Все в движении. Ученые медведи, музыка, акробаты, начищенные медные инструменты гнауа! Площадь Фуко наполнили черные тени и сигаретные искры. По авеню Мохаммеда Пятого носились велосипедисты и мотоциклисты. Окна «Кафе де Франс» и ресторана «Аргана» светились во тьме точно зубастые челюсти. — Улыбаясь воспоминаниям, Рашид начал медленный танец вокруг костра и запел: — Пожалуйте в круг наш, где все иллюзорно…

Вздрогнул, развернулся и прижал руку к сердцу.

— Я дитя моря, — сказал он. — Родом с западного побережья, из Ахфенира. В тот вечер Джемаа напоминала бушующий океан. Огни и отражения были как лодки, скалы и волны. Дым костров — как пена прибоя.

Я устроился возле харчевни с тарелкой рыбьих глаз — гостинцем моего друга Нуреддина. Нуреддин тоже родом с побережья. Шесть, восемь, десять глаз — Нуреддин щедр, глаза — объеденье, особенно если запить крепким горячим чаем. Сразу будто заново родился.

Итак, сытый, довольный, я растянулся на скамье и — к чему скрывать? — тщательно приготовил косяк для нас с Нуреддином. Мы лежали рядом, молча курили, и молчание нас не напрягало, а потом Нуреддин куда-то пошел и я остался наедине с золотистым дымком.

В ночном небе мелькали метеоры, черные дыры, да изредка, подобный блуждающему огоньку из детских сказок, появлялся самолет. Где-то исполняли музыку рай; мелодия была как жужжание шмеля. Я посасывал ломтик лимона, который прилагался к рыбьим глазам, и прикидывал, достанет ли мне удачливости, чтобы выиграть в нынешнем году в лотерею. Я думал о том и о сем, но все мысли были веселые, как смех. Каждую мысль словно подергивала чудесная дымка, придавала ей жизнерадостный оттенок. И сквозь эту дымку я услышал голос, на французском языке пожелавший мне доброго вечера, и ответил на приветствие. Голос принадлежал женщине; впрочем, я не обратил внимания на этот факт. На Джемаа все друг друга знают.

— Это как вам будет угодно, — сказал я. — Доброе утро или добрый вечер, какая разница.

— Тогда я присяду.

Возле скамейки стояла женщина — столь прекрасная, что я не поверил глазам. Я решил, что сплю, и только через несколько секунд сообразил, что передо мной чужестранка, ведь она была одета как местные женщины, в сервали и длинное платье, а на голове полосатый сердаль. Блики от ярко освещенных окон играли на монетках, украшавших ее лоб. Мне захотелось сказать что-нибудь учтивое и возвышенное, но я не вспомнил ни единой поэтической строчки и тогда решил быть проще и ограничиться банальным «bonjour», однако обнаружил, что только безмолвно открываю и закрываю рот, точь-в-точь как рыба. Косяк дрожал в моих пальцах. Я потупился. Момент был упущен.

— Что это вы такое курите? — с улыбкой поинтересовалась женщина.

Я сказал правду, и она попросила разрешения сделать пару затяжек.

Она уселась рядом, мы стали курить по очереди. Она томно откинулась на спинку скамьи и выпускала в воздух идеально круглые колечки. Я хотел спросить, откуда она, что привело ее на Джемаа, как долго она думает здесь пробыть и так далее, но смущение настолько овладело мной, что я не осмелился даже узнать ее имя. Молчал как истукан.

До сих пор не понимаю, что такое на меня нашло. Уже всю голову сломал. Вообще-то меня застенчивым не назовешь. Мы сидели рядом, смотрели на одни и те же звезды, но женщина с тем же успехом могла находиться на другой планете. Моим чувствам нет объяснения; мне нет утешения. Ни утешения, ни прощения за этот ступор.

Наконец женщина поднялась и поблагодарила меня за компанию. Более того: она поблагодарила меня за молчание, за то, что не докучал вопросами. «Это величайший из талантов — понимать, когда слова излишни» — вот как она сказала.

Я сделал вид, что молчал именно из этих соображений, и, заикаясь, вымучил малоуместную просьбу. Своим распухшим от кифа языком я не сумел четко выговорить нужное слово.

— Не дадите ли мне сигри, — попросил я.

В ее глазах отразилось замешательство.

— Сигри, — бубнил я. — У вас не найдется сигри?

Она смотрела на меня еще минуты две, пока не догадалась, что я имею в виду.

— Я не курю сигареты, — с улыбкой отвечала она, качнув головой.

Пожелала доброй ночи и счастья в наступающем году.

«Не уходи, посиди со мной! — безмолвно просил я. — Ты еще не рассказала о себе! Меня зовут Рашид. Мы слишком мало побыли вместе!»

Я поднял взгляд на метеор, который, казалось, нацелился прямо в минарет мечети Кутубия. Какой он был стремительный, какой яркий! А когда я опустил глаза, женщины уже не было рядом со мной.

Разумеется, дар речи немедленно ко мне вернулся. Внутри будто что-то взорвалось, и слова хлынули как поток, сломавший запруду. «Довольно в молчанку играть, — услышал я собственный голос. — Мое имя Рашид а как тебя зовут я продаю вертушки а ты чем занимаешься откуда ты у меня три сестры у моего отца десять овец ты выйдешь за меня замуж давай поговорим о рае я выстрою тебе дом с садом у нас будет много детей тебе нравятся мои усы позволь прикоснуться к твоему сердцу мы станем сами выращивать киф…» И так далее, и тому подобное…

… и тому подобное.

Все это время посреди площади воздух искрил от песен ансамбля рай. Искрил и раскалялся. Я расстегнул рубашку. Лег, сел, снова лег, снова сел. Исполнители рай пели, били в барабаны, пели, умолкали, опять заводили песню. Вскоре, поняв, что сердце не усмирить, я решил пойти посмотреть представление. Не то чтобы мне очень хотелось, ну да вы знаете, как оно бывает. Ноги сами собой двигаются, человек старается не отставать. Я поднялся со скамьи и пошел к музыкантам, но расстояние до них оказалось больше, чем я прикидывал. Я заблудился и вскоре обнаружил, что меня занесло на противоположную сторону площади. Лица мелькали передо мной, как флаги на ветру. Я миновал канатоходца, что плясал с зонтиком в руке. Возле мальчишки, торговавшего расписными глиняными фруктами из корзины, другой ловкач жонглировал кинжалами. Великан с голым торсом и волосами, выкрашенными в желтый цвет, поднимал толстенный древесный ствол. Его жена обходила зрителей с деревянной чашей. Я уклонился от платы, смешался с толпой. Теперь, по мере моего приближения к музыкантам, толпа становилась все гуще, отовсюду слышались обрывки фраз: «…ее красота подобна алой розе…», «…рядом с ней даже огонь бледнеет…», «…глаза у нее густо-синие; в них плещется океан…», «…я вынужден был уйти, я больше не мог этого выносить — от нее захватывало дух. Держу пари: от одного ее поцелуя познаешь все, что надо знать о любви».