В тени старой шелковицы - Мария Дубнова Страница 40

В конце пятидесятых «Точизмеритель» дал Ефиму двухкомнатную квартиру в Москве, но он отдал ее Сарре, а сам остался у новой жены. Сарра с Галей съехали из коммуналки в Москву, впервые в жизни у каждой было по отдельной комнате. Марина к тому времени уже вышла замуж за одноклассника и жила у него, Микун и Борька тоже женились и переехали к женам в Москву.

Так что в комнате на Первомайской остались Ольга и Шейна. К семидесятилетию Ольги Сходненский стекольный завод все-таки наградил ее, своего ведущего технолога, отдельной «однушкой». Вместе с дочерью переехала и 92-летняя Шейна.

– Оля, ты надела шарф?

– Мама! Ну сколько можно!

– Я говорю – застегнись!

– Мама! Мне семьдесят лет!

– Голда!

– Да, мамочка. Я застегнулась.

Жилищная неустроенность уходила вместе с жизнью.

Через год после переезда упала в новой квартире Шейна. Перелом шейки бедра. Врач «скорой», узнав, сколько лет старушке, хмыкнул:

– Какая больница?! Пусть дома долеживает.

Долеживала недолго. Второго мая 1982 года, не приходя в сознание, Шейна Ровинская умерла на руках внучек.

Сарра ушла в 1974 году, у нее обнаружился рак двенадцатиперстной кишки. Все родные знали – Сарра ушла от тоски, которая черной жабой сидела в ней после ухода Ефима.

Спустя почти двадцать лет тот же, отцовский, диагноз был поставлен и Паве. Он жил на Урале, работал в «почтовом ящике». У Павы было двое детей, внуки и допуск секретности. После распада СССР дети подхватили внуков и улетели в Израиль. Пава срочно уволился – но прошлый допуск заставлял высидеть в России пять лет безвыездно. Пава нервничал и тосковал.

Этим Ровинским нельзя тосковать.

Сын примчался из Израиля, начал обивать пороги, просить выпустить отца, надеясь, что израильские врачи помогут.

Чиновники снизошли и на полгода «скостили срок» 70-летнему смертельно больному старику.

Поздно.

В конце мая 1996 года Пава с женой прилетели в Израиль. Он обнял детей, прижался щекой к внукам. Проведя неделю в госпитале Тель-Авива, 2 июня Пава умер.

В 1984 году в проклятом Ольгой Липецке умерла Мирра – у нее была неоперабельная опухоль мозга.

Ольга пережила брата и сестер – благодаря американским врачам. В 1994 году она оказалась в США.

Маня, сестра Соломона, жила в Бостоне и прислала Ольге вызов на постоянное место жительства, по программе воссоединения семей. Микун к тому времени уже несколько лет преподавал в Брюсселе, и в Америку поехал Борис, взяв маму, жену и младшего сына. Устраивались трудно: кандидат технических наук Борис Хоц мыл по ночам посуду в ресторане, английский, звучащий вокруг, был непонятен, жена Бориса начала непрерывно болеть от ужаса, обступившего семью…

Ничего, как-то устроились, зацепились мизинцем.

И тут пришло известие от Гали.

Они с мужем Семеном очень нуждались в Америке – поздний и тяжело обожаемый сынок отставал в физическом развитии и постоянно болел… Мальчик рос умненьким, очень добрым и совершенно беззащитным в Москве.

Старшая дочь Семена прислала папаше и его новой семье вызов из Нью-Йорка, но когда нужно было идти на собеседование в посольство, выяснилось, что обстоятельства изменились, и дочь Семена принять их никак не может. Они с мужем живут на пособие, работы нет… Жестокий оскал капитализма. Обычная жизнь.

– Боря, – сказала Ольга сыну. – Это семья моей сестры Сарры, которая приняла нас, когда нам некуда было идти.

Борис кивнул. И прислал в Москву подтверждение, что готов принять Галю, Сеню и Юрочку в своей Айове. И сделал для Гали все, что смог, – и даже на несколько тысяч долларов больше.

Что сказать еще? Из четверых детей, выросших в комнате на Первомайской, в России осталась только Марина. Галя, Борис и Микун живут в Америке. Галя и Микун не разговаривают с Борисом: он не оказал им какой-то услуги. Микун за что-то обиделся на мать и за все пятнадцать лет, что Ольга прожила в Америке, ни разу с ней не поговорил. Он не приезжал, не навещал, не звонил. На Ольгиных похоронах ни он, ни его дети не появились.

Старое кладбище в Омске давно перестроено, и памятник из светлого мрамора на могиле Мэхла Ровинского остался только на фотографиях. Бобровское тюремное кладбище, где под номером Б-39 был похоронен Соломон Хоц, стерто с лица земли.

Дмитрий Борисович Хоц, Митя, внук Соломона, – вылитый дед. Если фотографии черно-белые, то можно и перепутать. Он чемпион штатов Массачусетс и Айова по шахматам среди старшеклассников. Однажды он проигрывал в общеамериканском турнире на первенство одного шахматного клуба, его соперником был какой-то чемпион, с высоким рейтингом… Мите уже не хватало времени – оставалось около трех минут на пятнадцать ходов, начинался цейтнот, а его соперник мог неспешно думать, у него в запасе было почти полчаса…

Митькин отец, Борис, нервничая, отошел в сторону: подсказка приравнивалась к дисквалификации, к тому же он понятия не имел, что именно подсказать. Проигрыш был неизбежен. И Борис Соломонович, взрослый Борька, поднял глаза к небу. Этот отчаянный взгляд означал примерно следующее: «Отец! Ну ты что, не видишь? Подскажи ему! Я вообще не знаю, как ему выкрутиться!»

Облака висели неподвижно. Борька отвел взгляд. Что я, в самом деле, как маленький… Пойду лучше мороженого куплю себе и Митьке. Утешительный приз.

Возвращаясь, вдруг увидел, что навстречу идет спокойный как слон Митяй. Где-то там, окруженный болельщиками, сидел красный как рак чемпион.

В ситуации эндшпиля Митька ухитрился поставить противнику мат.

– Не знаю… – попробовал он объяснить отцу. – Сидел, тупо смотрел на доску… И вдруг осенило! Осенило!.. Так прикольно…

Борис молча сунул в рот ложку мороженого. Второй раз в жизни он обратился к Соломону с просьбой о шахматной помощи. Первый раз это случилось еще в Москве, когда Митька играл в клубе имени Петросяна, чтобы получить звание кандидата в мастера спорта по шахматам. Митька тогда играл с девочкой – чемпионкой Москвы… И тоже проигрывал. К тому же – девочка… Митька смущался, потел и с трудом сосредотачивался на шахматах. Тогда Борис тоже обратился к Соломону. И Митька выиграл, и девочка плакала на скамейке в сквере у Большого театра…