Молчание - Сюсаку Эндо Страница 39

- Вздор! Я не желаю вас слушать. Я пробыл в Японии меньше вас, но я видел мучеников! - Родригес закрыл руками лицо. Голос его звучал глухо. - Я видел собственными глазами, как они умирали, сгорая в огне веры.

Он вспомнил сумрачное море с торчащими среди воды черными сваями. Казнь одноглазого в яркий солнечный полдень, Монику, канувшую в свинцовые воды залива... Если в них не было веры, во имя чего они приняли смерть? Нет! Феррейра лжет.

- Они верили не в христианского Бога, - повторил с уверенностью Феррейра. - У японцев не было и не будет идеи Бога.

Словно огромный камень обрушился на Родригеса. Подобное ощущение он испытал в раннем детстве, впервые услышав, что на свете есть Бог.

- Японцы не знают Творца, отделенного от человека. Они не способны вообразить себе Сущее вне привычной реальности.

- Но учение Христово - реальность, существующая вне Португалии и даже Европы. Иначе какой смысл в миссионерской работе?

- Бог у японцев - идеально-прекрасное, наделенное волшебным могуществом существо. Но он - одной природы с людьми. Это не канонический Бог христианства.

- Вот и все, что вы поняли за двадцать лет?

- Да. - Феррейра тоскливо кивнул. - И потому я считаю бессмысленным труд проповедника. Деревце, которое я посадил на этом болоте, подгнило - а я даже и не заметил случившегося...

В словах Феррейры была неподдельная горечь - Родригес не мог усомниться в их искренности. Солнце померкло, в углах затаились серые тени. Вдалеке послышался мерный стук деревянного гонга и заунывный речитатив монахов, читающих сутры.

- Нет, вы не Феррейра, - со вздохом сказал Родригес.

Феррейра спрятал глаза.

- Верно. Конечно, я не Феррейра. Я - Савано Тюан. Сам губернатор пожаловал мне это имя. И не только имя - также жену и детей казненного человека.

* * *

Час вепря [41]. Под охраной стражника и чиновника священник возвращался в темницу.

Глухая ночь. На улицах ни души, можно не опасаться любопытных прохожих, и чиновник позволил Родригесу поднять шторку. При желании можно было бы убежать, но бежать не хотелось. Дорога была узкая и извилистая, и, хотя, как сказал стражник, они вошли в черту города, пейзаж был явно не городской: жались друг к другу незатейливые домишки, тянулись длинные храмовые ограды, шумели рощи. Город строился.

Над черной стеной деревьев показалась зловещая луна и поплыла за ними, на запад.

- Ну как, отвлеклись немного? - добродушно спросил чиновник, шагая рядом с паланкином.

Вернувшись в темницу, священник распрощался с провожатыми и прошел в свою каморку. За спиной лязгнул засов. Ему казалось, что миновала целая вечность. Он даже успел соскучиться по привычному воркованию голубей. Болезненно долгим был этот день - длиннее, чем предыдущие две недели.

Не встреча с Феррейрой и даже не перемена, происшедшая в том, потрясла его; поразмыслив, священник вдруг понял, что был готов к ней. Ему удалось сохранить присутствие духа даже в тот жуткий миг, когда на пороге возник осунувшийся, одетый в японское платье учитель. Теперь все это уже не имело значения. Важнее другое: правда ли то, о чем говорил Феррейра?

Родригес сидел на полу, глядя перед собой невидящими глазами. Лунный свет лился через оконце. Возможно, Феррейра придумал эту уловку, чтобы оправдать свое малодушие? Да, именно так. Однако страх исподволь завладел Родригесом. Что, если Феррейра прав? В этом гиблом болоте не могут расти деревья - корни гниют, и листва облетает. Вот и деревце веры Христовой засохло, а никто даже и не заметил...

«Не гоненья и казни уничтожили христианство в Японии. Оно умерло потому, что не может здесь выжить... Дэус в Японии - это бабочка в паутине: в нем нет живой плоти; осталась лишь мертвая оболочка...» Глаза Феррейры сверкали; в них светилась уверенность в правоте, не свойственная побежденному.

Во дворе послышались негромкие шаги караульного. Но вот и они затихли; в кромешной тьме раздавался лишь скрежет жуков-скарабеев.

Нет, это немыслимо. Невозможно!

Родригесу не хватало опыта миссионерской работы, чтобы опровергнуть аргументы Феррейры, но принять их на веру значило перечеркнуть всю свою жизнь. Он в исступлении стал колотиться головой о стену, размеренно повторяя: «Это немыслимо... Невозможно...»

Да, невозможно! Человек не может жертвовать жизнью ради фальшивой веры. Он видел собственными глазами гибель этих крестьян, японских мучеников. Только вера в Спасителя могла согреть их в последний час, посреди дождливого моря. Они были истовыми христианами. И пусть вера их была наивной и грубой - зажгли ее не японские бонзы, а христианские миссионеры!

Священник снова припомнил весь разговор с Феррейрой. Тот не сказал ни единого слова о мучениках! Несомненно, он избегал этой темы. Он не желал вспоминать о тех, кто оказался сильнее, кто выдержал пытки и «яму». Как хотелось Феррейре поделить свое бремя с Родригесом - бремя трусливого малодушия и одиночества!..

Спит ли сейчас Феррейра? Нет, не может он спать. Он тоже смотрит во тьму распахнутыми глазами, терзаясь муками одиночества. И одиночество это страшнее и горше тюремной тоски Родригеса. Ведь Феррейра предал не только себя - он старался увлечь и другого на путь предательства. Боже, простишь ли Ты Феррейре? Ты ведь сам отослал Иуду: «Что делаешь, делай скорее». Что же станется с этой заблудшей овцой?

Родригес подумал, что вправе себя уважать, - и улыбка тронула его губы. Вытянувшись на голом полу, он ждал сна.