Мгновения Амелии - Эшли Шумахер Страница 38

– Слушаешь музыку во время прогулок? – интересуюсь я.

– Не-а. Просто гуляю. Так лучше думается, когда надо, или совсем не думается, когда не надо.

– Неплохо, – мечтательно произношу я. Я давно бросила рисовать карикатурные фигуры нашей выдуманной дружбы и боком устроилась в кресле-мешке. Даже странно, что настолько неприглядное положение может быть удобным. – Расскажи еще что-нибудь, – говорю я в потолок. – Что-нибудь о себе.

Царапанье стержня затихает, я вытягиваю шею, наблюдая за его задумчивостью. И тяну за связывающую нас нить.

– Давай, – поддразниваю я, – это может быть какая-то мелочь.

Он молчит довольно долгое время.

– Как заканчивается этот рассказ? – спрашивает Нолан.

– Что?

– Вот. – Он поднимает блокнот и указывает на мои рисунки. – Как закончим?

Нить между нами настолько натянута, что на ней можно играть, как на гитарной струне. Не знаю, выдержит она или порвется.

– Как ты хочешь его закончить? – уклоняюсь я.

Легкая ухмылка.

– Нельзя отвечать вопросом на вопрос.

Я улыбаюсь, несмотря на витающие в воздухе между пылинками напряжение и неоднозначность.

– Ну, я только что ответила.

В голове проносятся различные варианты. Нолан может (маловероятно) признаться мне в вечной любви или (очень даже вероятно) объявить о том, что не заинтересован в выдуманной дружбе, которая длится не более пяти дней и закончится сразу же, как я ступлю на борт самолета.

Но ничего из этого не происходит.

– Как только Дженна ушла, я захотел, чтобы она оказалась рядом, – медленно говорит он. – Ей было все равно на то, кто я такой; ее волновало только, как я себя чувствовал, и это было важно. Она провела со мной всего пару минут, но уже стала важной для меня. Поэтому что произойдет после того, как ты уедешь, после того, как за все эти дни стала важна для меня?

Господи. Боже.

Нечестно, что зачастую в мире критически относятся к поиску себя в окружающих. Нам разрешается обретать себя в местах, книгах, музыке, природе, но не в другом человеке. Нам не разрешается слишком долго скорбеть от утраты частицы себя, особенно в молодости, потому что мы должны научиться собираться с силами.

Но если мир и должен состоять из аварий и молчаливых книг, то пусть в нем хотя бы не будет чувства вины за дружеские отношения, не важно, как долго они длились. По словам Валери все глупо, потому что ничто не вечно.

Я прекрасно осознаю свое желание, наблюдая, как все мои эмоции отражаются на лице Нолана, как в непривычном зеркале. Порыв настолько силен, что мне даже не приходится призывать китов, чтобы набраться смелости.

– Я собираюсь обнять тебя с целью поддержания нашей многолетней дружбы и самых важных ее аспектов, – объявляю, наклоняюсь через мешки и, небрежно вытянув руки, утыкаюсь носом в его острую ключицу.

Сначала он замирает, словно дерево, и выглядит так же сурово, как и вчерашний ураган, застигший нас посреди важного дела. Однако вскоре правой рукой обхватывает меня и укладывает голову на свое плечо; левой же, покоящейся на моей спине, сплющивает мешок. Мы растворяемся в объятии, которое наполняет изнутри меня теплящимся облегчением. В его руках я ощущаю то, в чем Нолан не признается: вину, что он не смог их спасти. Он так же страдает и так же вспоминает о прошлом.

Когда мы отстраняемся друг от друга, парень смотрит на меня так, будто я солнце, которое иссушило все лужи печали.

– Я расскажу, – начинает он, – расскажу, что говорила Дженна… если ты все еще хочешь узнать.

Ради этого я и приехала. Только по этой причине я прилетела в Мичиган, оставив позади свою жизнь. И вот все само падает в руки… от самого Нолана Эндсли.

Я не могу вымолвить ни слова, но, видимо, он видит ответ в моих глазах, кивает и делает глубокий вдох, поглощая собой пространство.

– Я стоял возле «Писательского оазиса», – на выдохе произносит он. – От людей его отделяло всего несколько конференц-залов. Там было довольно тихо и можно было поесть, так что я находился в этой комнате, пока другие писатели проводили лекции. Алекс вышел проверить, все ли в порядке с оповещением, которое должно было транслироваться по акустической системе, о моей конференции с важным объявлением.

– Почему тебя не было ни на одной лекции? – интересуюсь я, когда он замолкает, чтобы перевести дыхание. Сглатываю странное ощущение дежавю: этот же самый вопрос я задавала подруге, когда впервые увидела расписание фестиваля.

– Однажды на другом мероприятии Алекс заставил меня принять участие в лекции, – рассказывает Нолан. – В итоге зрители задавали вопросы только мне, об Ормании.

– И? – удивляюсь я.

– И? На этой же лекции присутствовало еще пять очень успешных писателей, все старше меня. Им пришлось притворяться, что происходящее их нисколько не волнует.

Мы замолкаем, и я представляю, насколько Нолану должно быть тревожно, ведь он самый популярный человек в комнате. При взгляде на склоненную голову и задумчивый взгляд я не могу вообразить себе его выступающим перед публикой.

– И… Дженна? – подталкиваю я, нет, умоляю подвести разговор к неизбежному финалу. Пусть мой голос не дрожит, я боюсь, что внутри расползется дыра, полностью поглотив меня.

Нолан подвигается ближе ко мне. Возможно, он улавливает мое волнение или просачивающуюся через щели в лодочную станцию прохладу. В результате наши согнутые колени соприкасаются.

– Алекс оставил меня, и я запаниковал. Из-за выступления на публике, из-за объявления о дате издания последней части «Хроник», из-за… многого.

– Но ты так и не появился на мероприятии, – замечаю я.

Нолан вздыхает. Создается впечатление, что сегодня на вздохи он потратил больше кислорода, чем на дыхание.

– Нет, – отвечает он, – в основном благодаря Дженне. Она пришла, когда – повторю твои слова – мне было не по себе.

Он замолкает, ожидая, что я начну выпытывать о причинах его беспокойства. Каждая клеточка моего тела сгорает от любопытства, но, задав Нолану вопрос о его переживаниях, я предам и на корню загублю нашу и без того недолгую дружбу. Смотрю на него украдкой: его лицо некрасиво сморщилось, будто в ожидании удара, который, как мне кажется, он ждет от меня.

– Тебе было не по себе, Дженна нашла тебя, и… – снова подталкиваю я, пытаясь говорить беззаботно, игнорируя нависший над нами вопрос.

Нолан отворачивается от воды, смотрит на меня, а в глазах у него плещется облегчение и какое-то чувство, которое я не в силах понять.

– Да, – отзывается он, – Дженна нашла меня.

Резко, словно молния, Нолан протягивает руку ко мне и соединяет наши ладони. Сначала он удерживает меня сильной и неопытной хваткой, но затем расслабляется и опускает наши сомкнутые ладони на свое колено.