Бродяга. Воскрешение - Заур Зугумов Страница 36

Еще в Питере я запасся несколькими разными по назначению русско-немецкими разговорниками и теперь по вечерам, закрывшись в своей комнате, зубрил отдельные слова, составляя из них предложения. Каков был наш план на завтра, в таком разделе разговорника я и искал нужную мне информацию, а на следующий день бравировал зазубренными фразами и составленными монологами. Иногда, проверяя на практике свои знания, я умудрялся вступать в споры и даже в некоторого рода диспуты с пузатыми бюргерами и мелкими чиновниками — завсегдатаями гамбургских пивнушек, собрав в кучу все диалекты Германии, Австрии и Швейцарии. И, говоря откровенно, у меня это неплохо получалось. По крайней мере, публика всегда оставалась в восторге от такого приятного собеседника. Правда, после столь славного общения почти всегда кто-то из них чего-то недосчитывался: кто часов, а кто и увесистого портмоне.

Это спектакль, где артистов было всегда великое множество, а зритель один — Лариса. Как она потом смеялась, а порой и хохотала буквально до слез, когда прямо на ее глазах несколькими минутами раньше я выволакивал из жилетного кармана какого-нибудь жирного фраера немца «котел», который прятал в ладони и придерживал двумя «мальцами», а остальными тремя отстегивал «цепуру».

В России подобная демонстрация могла бы мне очень дорого обойтись, но здесь, на другой планете, где у людей абсолютно иные восприятия как жизни в целом, так и Уголовного кодекса в частности, я чувствовал воровской простор и безнаказанность.

Я поражался приветливостью и обходительностью немцев, всегда славившихся своей чистотой и аккуратностью, дружелюбием и воспитанностью. Но моя неистребимая потребность обворовать кого-нибудь почти всегда брала верх над человеческой благодарностью. И как бы ни удавались мне красиво разыгранные роли и факирская ловкость рук, все же я чувствовал себя артистом из погорелого театра. Прекрасно понимая это, я мстил, как мог, всему свету.

Я откровенно завидовал этим людям и был зол на них за то, что они так весело и безмятежно проводят свою жизнь, даже не задумываясь, что на свете существуют такие моровые язвы, такие человеческие гноилища, как ГУЛАГ, Север, Урал, Сибирь, Забайкалье и Дальний Восток. Конечно, не их была в том вина, но я ничего не мог с собой поделать.

Немцы — взрослые дети. В своей богатой, обеспеченной стране они потеряли чувство самосохранения и ощущение реальной жизни (вернее, борьбы за жизнь, как понимаем это мы), но сохранили детскую любовь к развлечениям и ищут их ежеминутно.

Разыгрывая описанные выше спектакли, мы с Ларисой, как я предполагал, скорее делали им приятное, внося в их монотонную жизнь такое порочное разнообразие.

Со стороны могло показаться, что я пытался приобщить Ларису к своему древнему воровскому ремеслу, но это, конечно же, было не так. Во-первых, она была слишком умна, чтобы подпасть под влияние даже того, кого безумно любила, а во-вторых, это обыкновенная женская прихоть, которая, кстати, прошла так же быстро, как и возникла.

Так продолжалось день за днем, и каждый из них приносил какие-нибудь радости или дарил новые развлечения. Иногда, приятно проведя очередной день безумств и расположившись в постели со своей любимой, я размышлял о том, что если даже меня где-то и повяжут невзначай, то, во-первых, будет о чем вспомнить на нарах, а во-вторых, любопытно посидеть в одной из тюрем сытой Европы, чтобы потом поделиться опытом с братвой в застенках ГУЛАГа, за которым я закреплен, как земля за колхозом. Это уже менталитет российского вора, и от этого никуда нельзя деться.

Когда на Ларису нападали непонятные мне тогда еще приступы меланхолии и ей необходимо было остаться в одиночестве, я отправлялся в город один. В будни я любил захаживать в шашлычные, где орудовали турки-месхетинцы. Здесь можно хорошо пообедать привычным для меня блюдом из молодого барашка, да и пообщаться было с кем; посещать же пивные бары одному, без Ларисы, скучно — не перед кем выкаблучиваться. В воскресные же дни, чтобы «вздохнуть свежим воровским воздухом толкучки», я отправлялся на Фельдштрассе, где проводился «Фломаркет», по-нашему — что-то вроде барахолки. Торговали здесь всем: от ржавых гвоздей до фальшивых бриллиантов. Народу уйма — «толчок», что ни говори. Кто продавал, кто покупал, а основная масса народа просто бродила, глазея по сторонам, и объедалась вкуснятиной, продающейся на каждом шагу. В общем, в отличие от нашего «блошиного рынка», люди здесь отдыхали. Но не все, конечно.

Читатель может не поверить, но здесь я ни разу не нырнул ни в один из карманов, не украл ни единого пфеннига. Я только и делал, что наблюдал за другими, а смотреть, честно говоря, не на что. Из каких только государств не было здесь карманных воров: Чехия, Италия, Польша, Словакия, Венгрия, и это еще далеко не полный перечень стран, представители преступного мира которых пересекали границу лишь только для того, чтобы пошарить в карманах немцев. Но, ворами они были никудышными. Я потому и не крал сам, с любопытством наблюдая за этими горе-щипачами, и делал свои выводы. Посещение «Фломаркета» в течение нескольких выходных дней подряд дало мне основание с гордостью утверждать, что лучше российского кошелечника, по крайней мере в Европе, нет и быть не может — не тот уровень.

Ну а ближе к вечеру, когда зажигались огни и начиналась разгульная ночная жизнь, меня непременно тянуло в одно из увеселительных местечек Гамбурга Сан-Паули. Представители туманного Альбиона и знойной Аргентины, белокурой Скандинавии и смуглых Пиренеев — кого только не было в это время на улицах и площадях ночного Гамбурга!

Но все же эти одинокие прогулки были серыми и походили на будни старого бродяги — волка в чужом лесу. Жизнь по-настоящему обретала для меня свой смысл лишь тогда, когда рядом была моя прелестная подруга. Вечера, проведенные вместе, оставили неизгладимый след в моей жизни, полной самых разнообразных приключений, а один из них запомнился особенно.

Лариса любила театр и знала о нем почти все. Редкий свободный вечер, проведенный вместе, не был посвящен нами этому дивному храму искусств. О Берлине, а также о Мюнхене и Гамбурге говорят, что тот не знает этих городов, кто не бывал там в театре. В Гамбурге находится старейший в Германии оперный театр, построенный еще в 1678 году. Попасть на хорошую постановку в известный театр — довольно трудная задача. Кстати, одно из немногих мест в Германии, где можно вдоволь настояться в очереди, — это кассы театров. Кроме того, быть заядлым театралом в Германии — удовольствие не из дешевых, а значит, и ходят здесь в театры весьма состоятельные люди. Это наблюдение конечно же не могло пройти для меня незамеченным.