Главные вещи - Юрий Серов Страница 31

Заканчивался девятый класс, школа готовилась к выпускным экзаменам, ребята занимались и ходили на дополнительные занятия, а я не мог вбить в голову алгебраические термины, болтался по улицам и ждал лета, чтобы не видеть надоевшие лица одноклассников и приторные оранжевые стены коридоров. За восемь лет восьмая школа превратилась из родного дома в чистилище. Я поднимался, завтракал, кидал в портфель учебники и тетрадки и плёлся на уроки. В кабинете садился на «Камчатку», смотрел в окно или лежал на парте, на перемене шёл курить, а по возвращении занимал родное место. Уроки не интересовали, на физкультуру мы с Денисом забили и последнюю четверть закрыли с неудом, остальные предметы перекатывались с троек на четверки, и дальнейшие перспективы летели в трубу.

Экзамены я сдал на тройки и в десятый класс не перешел: директриса добро не дала. Мама расстроилась, а я обрадовался и предложил как вариант тридцать восьмую школу рядом с домом. В июле забрал документы, личное дело и перевёлся.

Следующие два года разительно отличались от прошлых лет. Дружный десятый «в» вместе гулял по вечерам, собирался на дни рождения и бегал на перемене курить. По вечерам мы сидели в садике или тусовались в подъездах, если на улице крепчал мороз, пили пиво, смеялись и веселились до упаду, а утром бежали на уроки.

После выпускного класс разошёлся по институтам и армиям. Я поступил на юридический факультет в Московский институт права, где компания подобралась разношёрстная и залихватская: казах Аслан, русский богатырь Василий, хохол Иван и мордвин Лёшка. С первого курса мы по сложившимся традициям заняли последние парты, где читали книги и журналы, слушали музыку, отсиживались на семинарах и изредка записывали лекции. Напрягались только во время сессии, ибо вылетать и отдавать долг родине не входило ни в чьи планы. Тогда лень и ничегонеделание отодвигались на второй план, спешно копировались тетради девчонок и готовые шпаргалки, по ускоренной программе штудировались учебники, и к зачётам и экзаменам банда лодырей подходила во всеоружии.

На первом курсе я плотно сблизился с Лёшкой. Он переехал в наш дом на проспекте Ленина, и домой мы ездили вместе. Завязалось общение, и однажды Лёха узнал о моём увлечении писательством. Попросив старые тетрадки и рукописные книги, он за выходные ознакомился с записями, похвалил и признался, что тоже мечтает попробовать. Спонтанно мы организовали вылазку в поля, прогулялись по протоптанным дорожкам, придумали сюжет будущего рассказа, а вокруг белел снег и завывал ветер, и ничто не мешало двум единомышленникам считать себя талантливыми людьми. Лёхина фантазия бурлила и выливалась через край, а я ловил её и записывал на бумаге, – так и работал над «Подземными крысами» наш графоманский тандем.

Напарника я вскоре потерял. Лёха с родителями снова переезжал, на этот раз в частный дом, далеко от района, и виделись мы реже. Его подруга забеременела, дело пахло свадьбой, и писанина отходила на второй план. Друг вступил во взрослую жизнь. Повесть о войне в подземелье я дописал один, один ходил по полю, ища вдохновения и новых тем, и один встал на путь творца слова. Писательство и есть стезя для одиночек.

Институт я, как и школу, закончил, понимая, что он не нужен. Диплом с тройками, четвёрками и пятёрками лёг на полку и покрывается пылью, а я болтаюсь по жизни в поисках места, меняю каждые три месяца работу, пишу рассказы, иногда езжу на фестивали и конкурсы, но слайд, когда я учился в тридцать восьмой и институте права, храню как самый драгоценный. Золотое время ничегонеделания, творческих открытий и бессонных ночей под настольной лампой с ручкой в руке и остывшим чёрным чаем, – это счастливое время, в которое хочется вернуться, окунуться с головой и не выныривать…

Спичка

Небо в начале апреля странного цвета: смесь белого, серого и тёмно-серого. Солнца не видно, выглядывает из-за облаков оно редко, улыбнётся разок-другой и спрячется обратно.

Глебу нравилось апрельское небо. Вставая утром и открывая окно, парень глядел вверх и ощущал одиночество каждой клеточкой тела.

После неизменного утреннего ритуала – душ, яичница или омлет, пара гренок и кофе с молоком. Щелчок дверного замка, щелчок зажигалкой, сигарета синего «Винстона» – и пешком до метро.

Глеб снимал комнату у одинокой пожилой женщины. Снимал около года, платил за аренду без пропусков, и хозяйка не выгоняла. Привыкла к молчаливому квартиранту и предложила продлить срок договора. Глеб против не был. Квартира удобная, чистая, в десяти минутах от станции Медведково – что ещё надо?

Метро в час пик – отдельная тема для разговора. Душное, набитое людьми, пахнущее терпким потом и ядреными духами. Втискиваешься в вагон, толкаешься, получаешь локтями в спину и по бокам, задыхаешься, но иной альтернативы у тебя нет. По московским пробкам не накатаешься.

Глеб не любил подземку. Ежедневно он попадал в страшные часы, когда окружающая действительность напоминала ад. Выносить подобное означало гробить организм, но парень терпел, хотя голова порой напоминала набат, а уши закладывало от перепадов давления.

На Лубянке, помнящей теракты 31 марта, Глеб выходил, шёл к офису, выкуривая последнюю до обеда сигарету, разговаривал с коллегами, пока поднимался по лестнице, садился за рабочее место и до трёх часов забывал обо всём на свете. С девяти до трёх существовали только он и добрый десяток заявлений от недовольных клиентов. Кому-то причинили вред в аварии, кто-то погорел на сделке, кому-то впарили страховку при кредите, – люди попадались разные, но всех их объединяло одно: проблемы, с которыми юрист Глеб должен был справиться. Быстро, качественно и надёжно, как в рекламе, что висела на щите перед офисом.

Рабочий день проходил быстро. Разговаривая с людьми, парень не замечал, как проходит время. В три часа они прерывались на обед, спускались в столовую, тридцать минут отдыхали, а потом возвращались к чужим проблемам, и все становилось на круги своя. Без пятнадцати шесть главный адвокат, а по совместительству директор фирмы покидал кабинет, прощался со всеми, и когда дверь за ним закрывалась, начиналась всеобщая эвакуация. Дела оставляли на завтра, одевались и уходили.

После работы Глеб гулял по Москве. Шёл к Охотному ряду или в район Китай-города, изучал столичные красоты, изредка мечтал, глядя на элитные квартиры по Тверской, что и он когда-нибудь будет жить на самой дорогой улице мира, улыбаться богатым туристам из открытого окна и стряхивать вниз пепел кубинской сигары.

Через час парень заходил в «Му-му» на Мясницкой улице, набирал еды и садился у окна. Ему нравилось уютное, тёплое и недорогое кафе. Порой он задерживался допоздна, до закрытия, втайне надеясь познакомиться с симпатичной девушкой, или увлекшись игрой в ноутбуке, улыбался официантке, которая равнодушно просила его приходить завтра.

Месяц-полтора он жил так. Работал, гулял, дышал полной грудью, но вскоре надоело. От Москвы несло безразличием, всех интересовали деньги, либо где их больше урвать, девушки смотрели мимо – на дорогу, на чёрные внедорожники с номерами «197». Молодой неудачник в костюме, горбатящийся на чужого дядю, не походил на идеального мужчину. Он был просто никем, лучшие мчались по Кутузовскому проспекту, сверкая синими мигалками.