Прощай и будь любима - Адель Алексеева Страница 30

Петр Васильевич, смеясь глазами, остановил ее:

– Верочка, а тебе не кажется, что это похоже на шифровку… Да еще в такой город! Подумай.

Вероника Георгиевна опешила:

– Что же делать? Откуда я знаю, как пишутся эти телеграммы. Твоя сестра такая дура, что может вымыть кошку керосином… Тогда надо позвонить на почте, Филя!

– Я не пойду сейчас на почту! А здесь – не занимайте телефон, – пробурчал Филипп.

Тина догадалась: он ждет звонка от Лялечки, которая так похожа на кошку. Курносая, вульгарная. И как только брат этого не видит? Филя ходил с Лялей в театры, музеи, стал необычайно болтлив. Любовь опутала его своими нитями, и он, как шмель, не мог выбраться из сладкой паутины. Мысли свои он сформулировал четко: «Увлеченность и страсть – две силы правят человеком: всегда порознь и никогда вместе. Я жил по спирали Увлеченности, круг за кругом проходил спирали Ума, но вот влюбился, и все, чем жил, потускнело, померкло, обратилось в ничто перед лицом Страсти. Надо разграничивать эти два царства, построить схему и найти свое место в схеме – вопрос жизни и смерти. Или – поддаться страсти и жениться?».

Да, Филипп задумал жениться.

3

А в это время Тина-Валентина читала рукопись молодого автора, подчеркивая неудачные фразы, исправляя. Время от времени с грустью взглядывала в окно, наблюдая, как желтоватые листья медленно падают на мостовую, и перебирала то далекую Грузию и Сашу, то вчерашний день, издательскую жизнь.

В каждом коллективе находится пожилой, бывалый человек, который впадает в необычайное оживление, когда появляется новенькая молодая особа. Так было и с Александром Яковлевичем. Он был не просто маленький, но какой-то узкий, словно его зажали в мощных дверях и остался он прищемленным. Даже голову стиснули так, что вытянулось лицо, а губы стали как бантик, и нос виден только в профиль.

Жизненная школа у него была – ого-го! Работал в разных газетах, в издательстве, выпускающем альбомы по искусству. Обожал учить молодых девушек. К некоторым обращается попросту: «Извините, Люда, дорогая, но вы… дура, и вот что я вам посоветую…» Тине Левашовой он приводил примеры «ужасной и прекрасной» работы редакторов.

– Знаете, моя милая, что значит одна, всего лишь одна буква в нашем деле? От нее порой зависит не только судьба, но и сама жизнь! Однажды у нас в газете проскочила буква «В» вместо «Б», а слово, фраза была такая: «Товарищ Сталин разбил оппортунизм». Догадываетесь, что получилось?.. А-а-а, вот то-то же!

Он садился в глубокое кресло напротив, основательно, а воспитанная в уважении к старшим Тина слушала его.

– Вы думаете, что наборщики не подводят редакторов? Так умеют хулиганить, что только держись! Однажды по всей книге набрали вместо «Хореографическое училище» – «Херографическое училище»… А обозначения возле картин? Должно быть: «Холст. Масло». Наборщик повеселился и всюду набрал «Хлеб. Масло». В том же издательстве вышел казус. Издавали альбом «Сатира в борьбе за мир». На одной стороне листа был напечатан гроб, а на другой – бумага-то тонковата – слово «коммунизм». Хотя и на латыни. Паника поднялась страшная! И – как всегда в таких случаях – перепечатка, редакторы сами вклеивают листы. Так что, милая, вас ждут большие неожиданности в этой жизни.

Александр Яковлевич поднимался с кресла, казалось, уже уходил, но – посреди комнаты начинал новый монолог:

– Вы ведь еще ничего не знаете о нравах в нашем издательстве. И вообще, что значит характер редактора! Характер – это не шутка. Один так поставит себя, что всю рукопись перешерстит-перепишет, а автор даже не пикнет. Другой, или другая, только тонким карандашиком поставит галочки на полях, мол, поглядите мои галочки, что-то там не очень, однако я не настаиваю… Да-а-а… А эти вечные споры между художественными и литературными редакторами! Опасайтесь попасть меж молотом и наковальней!.. Один зав (не буду называть его имени) так тиранил молодую, не очень здоровую даму, худреда, что… однажды скромная труженица возмутилась, сидя перед столом изверга, да как стукнет по столу! Стекло вдребезги! И знаете, что было? Он перестал тиранить ее, перешел на дипломатический язык…

А вот кстати! Та же дама однажды поехала в командировку. Надо сказать, что командировки у нас не редкость, к тому же некоторая статья дохода. И вот вернулась… Там – недосып, беготня, выступления в печати, в общем, суматоха и усталость жуткая… приехала и получила за все только восемь рублей тридцать копеек! Она – к очаровательному главному художнику: «Как же так?..» А он, поглаживая бородку, этак мягко, нежно говорит: «Альбинушка, это ведь тоже немало, подумай-ка: поллитра, да еще и селедка».

Александр Яковлевич все не уходил. В задумчивости смотрел на Тину, любуясь ее чистой белой кожей, изящной линией бровей, тем, как падают тени от густых светлых ресниц. Взглянул в окно, на яркое синее небо:

– Наступила осень… И моя жизнь – как осень… А в издательстве, между прочим, скоро начнется выдвижение книг на премии. Это всегда волнующий момент. Во-первых, всех замучают вопросами: как с переводной литературой? что вы издали по Узбекистану? а по Туркмении? почему много грузин, а где Украина?.. Забыли, что дружба народов – не лозунг, а наша реальность, мы должны ее укреплять!.. А потом минует «национальная гроза» – и начнется выдвижение на премию. Тут и читать, и обсуждать, а главное – не сказать лишнее при обсуждении. Однажды кто-то дерзнул: «Почему мы только одного писателя выдвигаем? Из кого выбирать? Мы же не Верховный Совет?». И тут, дорогая, непременно раздастся звонок из райкома и последует выволочка: «Почему у вас допускают неэтичные аналогии с Верховным Советом?».

– Вот так-то, моя красавица! – наконец Александр Яковлевич открывал дверь и добавлял: – Уходя – уходите… Однако, Валюша, ежели что – обращайтесь, всегда готов! С пионерским приветом!

Да, оттепель оттепелью, а нравы – нравами…

В тот же день тихим вечером, когда воздух после дождя стал похож на жемчуг, Тина стояла у окна и взглядывала на толстую тетрадь на столе: не первый год она вела дневник, или записки. Мечтала прочитать Саше, если он вернется. Ведь «пропал без вести» – еще не значит «убит»…