Прощай и будь любима - Адель Алексеева Страница 29

Любимое занятие Левашова – уехать одному в воскресный день, например, в Бутово, или в Бутаково, порыбачить и покопаться в своей исторической жизни-памяти. Что происходит, как понять, где найти выход? Две войны, две революции, теперь этот доклад Хрущёва – разве не катастрофа? Он жил идеями Ленина, Сталина – и вдруг такое… Вероника не терпела Сталина, однако и она признавала его силу.

Петька был старшим в семье, сперва пастушил, потом – на конюшне. Перед тем как его взяли в ЧК, играл с сестренками. Посадит Дуняшку на два колена и трясет ими: «Поехали, поехали по ровной дорожке – и ах! – бултых в канавку!» А про себя, должно быть, добавлял: «Вот и страна наша вроде того: поедет-поедет, мирно поживет – да как бултыхнется!.. Теперь и Варшавский пакт может лопнуть, а что будет со странами народной демократии? Сашку куда-то отправили – и ни слуху, ни духу».

В большой задумчивости Петр Васильевич шагал на вокзал, потом по пустынным притихшим полям туда, где когда-то стояла усадьба Зиминых и была конюшня, в которой он оставил своего боевого коня. Здесь с его памятью происходило что-то странное.

К вечеру внезапно потеплело, после дождика лег туман. Окрестности исчезли в молочной дымке. Ночевал он в сарайчике. Поднялся затемно, когда не видно запустения и безобразия, сотворенных человеком, а окрестности сквозь влажную кисею кажутся даже прекрасными…

Если долго смотреть в одну сторону, то можно увидеть в тумане и Серко в яблоках, как он щиплет траву, мотает головой… Кругом палят пушки, стреляют из винтовок, а его конь ухом не ведет. Бывали лошади пугливые, не могли привыкнуть к стрельбе, а у этого – никакого страха.

…Вдруг из глубины памяти, из серой мглы донеслись голоса. Чьи, откуда?

– Брат, если мы останемся живы, сделаем скульптуру «Перед расстрелом»?..

– Нет, я бы сделал фигуру молящегося юноши, который прощает врагов своих. Он будет стоять на коленях, рука поднята в крестном знамении… Если бы еще можно было сделать так, чтобы звучали знаменные распевы!.. Братья Головины, студенты, мы вошли бы с тобой тогда в историю искусства…

Петру Васильевичу стало не по себе, знобко. Он застегнул все пуговицы.

В тумане мерещились призраки. Глухие голоса заставляли трепетать.

– Кто твой отец? – слышалось. – Кто твоя мать? Фамилия, где живут?

– Мой отец – Бог, моя мать – церковь, – прошептало в ответ.

– Не морочь голову! Где ваш религиозный центр? Кто устроители заговора? Признавайся!

– Нету таких… Советская власть от Антихриста, мы ее не слушаем, а пострадать за Христово дело – радость…

– Расстрелять! Антисоветчики!

И другой, тихий голос добавил:

– И меня с ними вместе, мы рядом чтоб… Я тоже монашка.

– Увести!

…На полях туман рассеивался, проступали дали. Что там за курган, что за возвышение? Когда-то один чекист сказал: «Не ходи туда!». «Почему?» – не понял Левашов. Но тот отмолчался. Можно догадаться: здесь расстреливали и закапывали – почему-то все больше священников, верующих, и еще – чекистов… Местные жители рассказывали: тут часто стреляют, близко полигон. Не сразу догадался Петр Васильевич, что это за полигон…

В последний раз (это было году в двадцать восьмом) он отправился сюда, но конюшню нашел закрытой, лошадей куда-то увели. Рассказывали, что остался один старый Серко. Стоял в загоне, ломал, грыз загородку – голодный… И все же вырвался, а куда исчез – никто не видел…

В тот год Вероника настояла, чтобы он уехал из Москвы в Омск, к сестрам: «Ты что, ослеп, не видишь, что творится? Переждешь там, поживешь. Озверела власть, теперь надо ждать, когда напьется крови…» Петр Васильевич возмущался, даже кричал, но – разве переспоришь жену? Как полюбил он ее тогда, так и не смог ни разлюбить, ни увидеть в ней классового врага…

«Да тебя за одного Никиту могут к стенке поставить! – шептала она. – Он живет у нас во флигеле, а если узнают? Поезжай!» И он уехал в Омск, Вероника решила жить на даче, и… И пришлось Петру разрешить поселиться на даче своему сопернику – Никите Строеву.

Уехать, оставить жену с тем, кого она когда-то любила, а может, и теперь любит? На это мог пойти лишь Петя Левашов. Он уехал к сестрам, работал в Магадане, прошел войну… Жена после войны заставила его найти тихое место, и он поступил на завод – собственно, то была небольшая фабрика по изготовлению пишущих машинок…

Туман опустился к воде и замер плотным белым призраком. Опять откуда-то донеслись глухие, еле слышные голоса:

– Вот твое показание, подписывай!

– Да ведь я ничего не вижу, очки-то ты, милый мой, взял у меня, – дрожал голос. Там были голоса молодые, нехлипкие, задиристые, а этот – совсем дряхлый.

– Вы жили в Средней Азии. Где вы собирались и кто? Где справляли религиозные обряды?

– Где? Да где ж в той стороне послужишь? Церквы нетути, так я в садике, в садике…

– Тьфу ты, старье, леший тебя забери!

…Но что это движется в тумане по воде? Никак – конь?! Петр Васильевич привстал, всмотрелся: точно! Ах, как хорош! И тоже в яблоках! – воду пьет… Ах, Серко, Серко! Роланду до тебя далеко!..

Туман, как живое существо, перемещался все ниже, охватывал голову Левашова.

Однако просвет! Петр Васильевич наклонился, встал на колени, погладил землю и… зашагал к платформе, очень торопясь…

2

На Басманной раздался звонок в дверь: вернулся муж. Вероника Георгиевна встретила его с обычным ворчанием. Но он знал: за этим скрывается законное волнение жены. Заботливо накрыла на стол, внимательно и, кажется, сочувственно посмотрела в его лицо.

– Ну, как рыбалка, что? – спросила.

Петр Васильевич рассеянно взглянул на нее и заговорил что-то странное:

– Ты помнишь, Верочка, Бутаковых? У них в прошлом году родилась девочка, которую назвали Каролина.

– Ну и что ты этим хочешь сказать?

– Я вспомнил, вспомнил! – он потер пальцами лоб. – А брат называет ее – как же? – Карлуша. Но когда-то у одного из Бутаковых была жена по имени Каролина Карловна, и она родила пятерых мальчиков, и все они стали адмиралами.

– Да это было лет двести назад! К чему ты это говоришь – или опять в голове затемнение?

– Наоборот, Веруша, не затемнение, а просветление… Я так все это явственно помню! И родившаяся год назад девочка услышала из тьмы веков это имя – Каролина, Карлуша…

– Ну, будет, будет, Петя! – жена провела рукой по его голове и усадила за стол.

Потом позвонила почтальонша.

– Вот, распишитесь, телеграмма вам.

Телеграмма была из Омска, от сестры мужа. Мадам быстро прочла и весь свой пыл направила на сноху.

– Нет, ты только послушай, что она пишет! В прошлый раз телеграфировала: «Есть дача, лошадь, рыба, приезжайте». Я ответила, что приехать не можем. А теперь… вы только послушайте! «У кошки завелись блохи. Что делать? Я мажу керосином». Нет, у нее определенно развился инфантилизм! Мазать кошку керосином? – кошмар. Филипп, иди на почту и дай телеграмму: «Не смей мазать кошку. Вера».