Прощай и будь любима - Адель Алексеева Страница 31

Думаю о тебе, и в голову лезут строчки: «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были». Не хочу досаждать тебе жалобами и унынием, хочу, чтобы тебе было весело читать мои исповеди.

Ты думаешь, наверно, что и я по блату попала в юношеское издательство? Нет, милый! Я, как человек принципиальный, пошла «другим путем»: случайно, на улице, наткнулась на известное название, вспомнила их книжки – и прямо в отдел кадров! Завкадрами оказалась хорошим человеком, я получила рукопись, анкету – и через неделю была уже «зачислена».

Чудеса, да и только! От «своего человечка» начальник знает, чего ждать: тот усвоил правила игры, умеет ходить по лестницам власти, вовремя удалиться в «шкаф молчания» – удобно! Но они взяли меня, не зная, чего от меня ждать! Поглядим, что из всего этого станет.

Пока я поняла в жизни одно: человек должен вписаться в окружающую среду, дом свой вписать в город, мебель – в комнату, себя – в человеческое пространство, и еще важно знать правила игры. К примеру, если спрашивают, как дела, как здоровье, то совсем не обязательно давать подробный ответ. Ничего не значащие вопросы-ответы – просто форма общения. Зато уж если ты получил запрос-ответ от секретаря Союза писателей или от ЦК комсомола – тут держи ухо востро. Но твоя Тина-Тинка сделала вид, что не знает никаких хитросплетений, особенностей, и… Первый мой опыт оказался чуть ли не плачевным. Впрочем, ты помнишь? – мы говорили, что руке судьбы стоит сделать один жест – и все поворачивается…

Нет! Сначала я должна тебе описать нашего директора. Представь себе: высокий, нестарый еще человек, лицо испещрено морщинами, худой, как логарифмическая линейка, широкие брюки, костюм болтается, как на вешалке, а жилистую шею стягивает темный галстук.

Так вот, от него-то мне поступила первая рукопись под названием «Путевые заметки». Автор – Гейдар Алиев. Сейчас все тузы устремились за границу, секретарь комсомола Азербайджана тоже съездил во Францию и – создал опус. На рукописи стояла грозная резолюция директора: «Смотреть внимательно и в срочном порядке».

Нельзя сказать, что такая резолюция ничего не означала для такого простачка, как я. Я даже почуяла некое взрывное устройство. Но, прочтя «Путевые заметки», схватилась за голову: да это же набор общих сведений о стране, на уровне дешевого туристического справочника! И, поколебавшись между совестью перед советским читателем и железной улыбкой директора, заняла сторону читателя: написала критическое редзаключение. Привела несколько языковых перлов и на дрожащих ногах понесла к директору. О, если бы знать, что там меня ждет!

– Товарищ Левашова, что вы тут написали? – тихо начал он. Не успела я ничего пролепетать в ответ, как он возвысил голос: – Вы понимаете, кто этот автор? И понимаете ли, кто вы и для чего тут сидите?

На месте каменной мины возникла смесь насмешливого ехидства и некой внутренней боли, говорящая то ли о язве желудка (которая, конечно, у него должна быть), то ли о тяжелой ноше директорского скипетра. Худой, черный, истинный астеник, честолюбивый, он поморщился и сказал:

– Если мы все будем так работать, писать такие письма секретарям обкома… – вверх поднялся тонкий карандаш – указательный палец, – то… нас нечего тут держать!

Я уже видела себя на улице, уволенной, однако пообещать немедленно переписать редзаключение – нет! Секунду он помедлил, лицо еще сморщилось, мелькнула умная усмешка, и он протянул свой палец по направлению к двери: «Идите!..»

Но! Но как же милостива бывает судьба к наивным простакам! (Или к тем, кто ими прикидывается, – уж не в том ли секрет Ивана-дурака?) Представь себе: не прошло и недели, как явилась весть – Алиев в Азербайджане сам надумал забрать рукопись. Дело спустили на тормозах, а «Путевые заметки» тихо похоронили в «шкафу молчания»!

Мой первый смелый поступок. Помнишь, как я мучилась комплексами неполноценности? А тут… Они в издательстве думают, что я ответственная, исполнительная, покорная, – и вдруг! Во мне всегда сидел упрямый мальчишка, лет трех, и он утверждал свою независимость.

Саша, милый, не получается писать так, чтобы тебя развеселить. Случилось что-то ужасное. Моя подруга, которая живет в Переделкине (просто няней работает), рассказала мне… Какая жалость и какая беда! Писатель Фадеев, которого мы изучали в школе, которого издавали в нашем престижном издательстве, – за-стре-лил-ся! Прибежали все, позвали мою знакомую, и она рассказала, что за ужасная картина предстала! Фадеев лежал на кровати, обнаженный до пояса. Стрелял он прямо в сердце, и пуля застряла в матрасе. У него были широкие, ровные плечи, красивая седая голова и… маленькая черная дырка у сердца. Руки были сложены симметрично и слегка сжаты – словно он чему-то сопротивлялся. Это был очень мужественный, сильный человек! Кто-то сказал: это смерть римлянина.

…Сегодня ночью я проснулась оттого, что кто-то позвал меня: «Тина-Тинка!». Я вздрогнула, проснулась – голос твой еще звенел в ушах. Долго лежала потом, ощущая тебя рядом, «касалась» пальцами твоего лица. Голова у тебя – как яблоко или кокос.

Дошла до ямки на подбородке, почувствовала ее – и чуть не вскрикнула: так явственно это было. Мне показалось, что тебе очень плохо. Решила, что буду вспоминать и рассказывать тебе, как Шахерезада, что-нибудь занимательное. Да, вспоминать… Из памяти не уходит твой безумный поступок, помнишь? Как ты уговорил одного вертолетчика пролететь над нашей дачной поляной, и чуть ли не прямо под ноги мне упал букет цветов! Шалость, не похожая на тебя… Но – ведь я обещала описывать обитателей книжного царства.

Жизнь сейчас заметно меняется. Хрущёв – не Сталин. Похоже на то, как большая комета покидает галактику, и по ее следу устремляется целая россыпь космической пыли, всяческих образований и даже вирусов…

Помнишь, раньше на собраниях говорили: «Когда садовник уничтожает вредных насекомых, обильнее цветет сад. Когда партия уничтожает врагов народа, родина становится сильнее». Но – камень уже брошен в окиян-море, круги расходятся все дальше. Вал политической вольности катится и катится стихийно, переворачивая водные слои, и уже что-то поднимается со дна.

После академии, где все ходили по струнке, а дисциплина была священна, издательская жизнь вольготная. Если там – характеры «на замках и в панцирях», то здесь – вот они, их ничто не сдерживает…

Войдем в соседнюю комнату. Директор наш – абсолютный образец сталинского типа, а здесь – веселая хрущевская атмосфера. Или характеры не зависят от времени и правителя? Помнишь, ты говорил, что власть хочет формировать людей, как куличики в детской песочнице?

Итак, в углу, за кипой рукописей, спряталась маленькая женщина, невидимая входящим, Лидочка, Лидуша. (Кстати, полное имя ее – Лидолия, дань экзотическим двадцатым годам.) Поэты дарят ей стихи с трогательными надписями, она их исправно читает, даже что-то отмечает карандашом.

А рядом – поэт Володя, влюбленный в Маяковского, редактор. Он вваливается в комнату с опозданием, шумный, потный, голосистый, и немедленно включает радио. Третья обитательница комнаты – Ирина, прославленный редактор, умело расправляющийся с авторами, красавица и примадонна, у которой именитые поклонники, в том числе В. Пикуль. Напоминает мою маму, но та деликатнее, а эта… Она входит, бросает на поэта испепеляющий взор и – выключает радио. Поэт что-то читает, бубнит себе под нос, потом замечает, что радио молчит, и втыкает вилку в розетку. Лидуша сидит не дыша, знает, чем все это кончится. Оторвавшись от рукописи, Ирина фыркает, как призовая лошадка, и, бросая на Володю выразительный взгляд, выдергивает шнур. А рассеянный поэт, размахивая руками, читает вслух, вновь забыв о запрете примадонны. Тогда она становится в позу и обращается к безответной Лидуше: