Древняя религия - Дэвид Мамет Страница 30

Один этот факт, который по какой-то причине выскользнул у меня из памяти, мог бы все расставить по своим местам. Если я убил ее, если я смогу сознаться в этом, все сразу встанет на свое место. Я буду спасен. И не на это ли намекал раввин, когда мы говорили с ним о христианской точке зрения?

Тогда я был бы спасен.

Как бы это произошло? Как бы это меня изменило, получи я возможность ходить по улицам как равный им член общества? Если я признаюсь?

…Но если бы я ее убил, то неужели… неужели такое возможно, — подумал он с изумлением, — что моему соседу предпочтительнее видеть во мне убийцу, чем еврея?»

Засыпая, он сопоставил эти две противоположности.

«Возможен ли такой ход событий, в котором я не оказался бы убийцей? Существует ли версия мироздания, в которой я не был бы евреем? И как так получилось, что я неспособен представить ни того ни другого?

Может, они правы, и действительно существует некая „вина крови“, что бы это ни значило. И они утверждают, будто могут искупить свои грехи какой-то „исповедью“. Но я не могу — ведь даже если я приму свои грехи, открою им мое сердце, они меня не примут, как бы далеко я ни зашел в своем стремлении. Несмотря на то что их спасителем был еврей… Если бы я увидел перед собой… — Он представил себя в хитоне и сандалиях, в пустынной местности, на холме, проповедующим. — Если бы я увидел их перед собой — несчастных, смущенных, напуганных…»

Ветер донес до него запахи фиников, песка, Востока.

Он закрыт глаза и увидел спелый яркий апельсин — цвет мира, подумал он.

Каждый вдох был счастьем. Он чувствовал, как это счастье, вместе с воздухом, проникает внутрь, чуть ли не до желудка. Чувствовал, как щекочет счастьем ноздри, горло.

Он проснулся, закашлявшись кровью, и, застонав, перекатился на бок.

Кровь хлынула изо рта, на простыне стало быстро расплываться алое пятно.

Он медленно кивнул, будто завершая беседу с самим собой: «Да. Это правда. Я знаю, что это правда».

ПОХИЩЕНИЕ

Они силой выволокли его из тюремной больницы. Двенадцать человек на трех машинах. Надев ему мешок на голову, они положили его на пол в первом автомобиле. Поездка заняла большую часть ночи.

Они переговаривались короткими отрывистыми фразами, обсуждая предстоящее дело, но проходило время, и они, забывшись, начинали обычным тоном толковать о своих ежедневных заботах — урожае, городских происшествиях и тому подобном, — пока кто-нибудь не напоминал остальным о цели их путешествия.

Когда они остановили машину и вывели его, уже давно рассвело.

Они сняли мешок с его головы и показали ему дерево, и он кивнул, увидев изрядную толпу собравшихся людей, тем самым ответив себе на вопрос, была ли эта поездка импровизацией или заранее спланированным мероприятием.

Они собрались снова надеть ему на голову мешок, но он попросил их подождать и снял обручальное кольцо. Попросил, чтобы кольцо вернули жене.

Один из присутствующих небрежно протянул руку, и Франк отдал ему кольцо.

Они снова накрыли ему голову, сорвали с него брюки, кастрировали его и повесили на дереве.