Древняя религия - Дэвид Мамет Страница 28

Мучайте себя, если хотите. Но факт заключается в том, что вы все-таки пошли в тот день на фабрику. Тут не следует задавать вопроса: «Не был ли этот знак плодом моего воображения?» Скорее надо спросить себя: «Плодом чего является само мое воображение?»

БИБЛИОТЕКА

Но допустим, существовала богиня Немезида.

И могло ли быть так, что человек получил наказание не за то, что он богаче других, а за то, что он осознавал это?

И что же, ему следовало поступить, как учит христианство, и отдать все свое имущество бедным?

Сами христиане так не поступали, хотя им это предписывала религия. Так обязан ли это делать еврей?.. Но если от него этого не требовалось, тогда за что его наказывать?

А внутренний голос твердил: «Ты слишком богат».

Но ведь есть много, очень много людей известных, и они куда богаче, чем он. «Черт возьми, — думал он, — конечно же они намного богаче. Я вовсе не богат. Меня что же, наказывают за то, что я не умираю с голоду? Не я определял размеры жалованья и количество рабочих часов, и неподалеку от нашей фабрики есть места, где с девушками обращаются гораздо хуже…»

«Нет, сегодня время не тянулось мучительно долго, — писал он жене. — И здешний распорядок дня мне нравится. Я уверен, что апелляция будет удовлетворена, и пишу это не для формы. Не тщетная надежда водит моим пером и не вера в то, что когда-нибудь добро и разум восторжествуют и в человеческих делах воцарится равновесие — такое тоже может случиться, но, не исключая подобной возможности, я все-таки не настолько наивен, чтобы полагаться на нее.

Нет. Я верю, что апелляция будет удовлетворена, потому что чувствую существование некоего ритма в человеческих взаимоотношениях. Ритм этот заметен и в политике, и в бизнесе, и в любой другой области общественной жизни. Я вижу, как жестокость и насилие внезапно вызывают к жизни свои противоположности — так волна разбивается о скалу, цены на акции без видимой причины взлетают вверх, или на пустом месте появляется новая мода.

Жестокость порождает свою противоположность. И поспешное принятие решения, не основанного на фактах (как в нашем случае), со временем неизбежно должно привести если не к равноценному, то хотя бы к ощутимому откату в другую сторону, то есть к точно такой же ничем не обоснованной симпатии (которой, конечно, я буду очень рад).

Я чувствую это, как человек чувствует изменения в атмосферном давлении — за неимением других индикаторов. Такие перемены в отношениях между людьми мы ощущаем животным инстинктом, и я знаю, что в данном случае все так и произойдет.

Уже сейчас я наблюдаю, как меняется ко мне отношение тюремщиков и, что еще важнее, других заключенных, которые мало-помалу перестают относиться ко мне с неописуемым презрением, которое выросло из врожденного предубеждения, и начинают видеть во мне человека.

Может, я все это придумываю, но все же — нет, это не так. Буквально вчера один парень здесь рассказывал анекдот, и, когда я собрался отойти, чтобы они не подумали, будто я, не будучи приглашенным, желаю присоединиться к их группе, он сделал знак (едва заметный, но явно адресованный мне), что я могу остаться.

И я остался. С благодарностью. Это не мелочь. Напротив, из подобных вещей и соткана наша жизнь.

Все это возвращает меня к Джиму, а именно к инциденту, который произошел около года назад. Может, больше. Хорошо, пусть будет год. Он уходил с работы, и я пошутил… (Кстати, была суббота. Усмешка судьбы? Нет? Это важно? Скорее всего, нет, но как я мог не обратить на это внимание? Никак не мог.)

Я пошутил, что он как будто очень торопится уйти, как пошутил бы, наверное, с любым другим служащим. А кто не рад уйти? В субботу все торопятся домой. Я понимаю это, я принимаю это. С чего им задерживаться на работе дольше, чем оговорено по контракту? И я… Я бы не сказал, что „заглянул себе в душу“, скорее просто обратил внимание на тот факт, что своей шуткой вовсе не имел в виду ничего дурного, хотя, возможно, мое положение начальника сделало ее неуместной.

Так вот, я в шутку сказал, что у него, наверное, большие планы на вечер, и заметил, как он прищурился и явно подумал, что я на что-то намекаю, хотя, видит Бог, у меня и в мыслях такого не было. Он ушел сильно раздраженным. Получалось, будто мое положение позволяет мне отпускать такие шутки, которые ему как подчиненному не дозволены, и попытайся он так пошутить, это закончилось бы для него наказанием, возможно, серьезным наказанием. И хотя я ни в коем случае не хотел его оскорбить, было заметно, что он явно разозлился и запомнит этот случай.

Один человек как-то написал, что нанимать надо осмотрительно, а увольнять без раздумий. Мол, если мы заподозрим, что работник когда-нибудь доставит нам неприятность, лучше уволить его сразу, заплатив любую неустойку, предусмотренную договором, но следует выгнать его вон, пока его отношение к нам… (И конечно, наше отношение к нему, ибо кто из нас возьмется утверждать, что полностью лишен подозрительности? Подозрительность — это неподъемный груз, это тягостная тревога: „Проявится его буйный характер или нет?“ — ну и тому подобное.)… одним словом, такого работника надо увольнять сразу, сколько бы это ни стоило, потому что в итоге это все равно будет дешевле. Ведь если мы знаем либо подозреваем, что он может доставить неприятности, то это подозрение само по себе есть неприятность, которой не место в хорошо поставленном деле.

Когда я увидел его глаза, я тут же почувствовал, что обидел его. Хотя у меня не было такого намерения, хотя я и пожалел об этом. Но один из нас… Нет, воздержусь от неуместной иронии и не буду писать „Один из нас должен был уйти“.

Уйти должен был он. Следовало уволить его немедленно. Скорее всего, я его оставил из чувства долга: увидел, что он чувствует себя осмеянным.

Раввин напоминает мне, что нельзя верить в ложных богов и в ложные пророчества. И это меня утешает — ведь я склонен верить в могущество „богини Немезиды“. Впрочем, по трезвому размышлению и учитывая слова раввина, я понимаю: она — лишь порождение моего столь свойственного людям ложного чувства, что, поступи я тогда иначе, все сложилось бы хорошо.

Я знаю, что никакие мои поступки и действия не могли навлечь на меня эту беду… У меня недостаточно власти, мое счастье или отсутствие такового не настолько важны для мироздания, чтобы породить такую цепочку событий. Думать иначе — значит преувеличивать собственное значение. А это — идолопоклонство.

При этом мое отношение к самой идее Немезиды не таит в себе ничего магического, как и не подразумевает, будто я верю в ее существование. Это всего лишь свойственная человеку потребность уверовать в привлекательную ложь и силу этой привлекательности назвать истиной».

Он кивнул заключенному, который переставлял книги на полке у дальней стены библиотеки. Положил ручку на стол. Поверхность стола была отполирована до блеска. «Такая гладкая, — подумал он. — Что могло сделать стол таким гладким? Только многолетнее использование. Только оно».

Пока Франк предавался этим размышлениям, человек, которому он кивнул, отошел от полки, приблизился к нему сзади, вытащил из-за пазухи нож, схватил Франка за подбородок и перерезал ему горло.