Арт-пасьянс - Владимир Качан

На школьной сцене осуществлялась смутная, но навязчивая мечта о лицедействе. Грим, костюм, образ – и девочки, которых можно было безнаказанно обнимать, пребывая в этом самом образе. Спектакль «Бедность не порок» великого драматурга Островского. Вдумайтесь в название! Сегодня, когда деньги в главной роли, оно звучит гораздо абсурднее, чем во времена Островского. Но некоторые все же верят, что так оно и есть, что «бедность не порок», а всего лишь преодолимая неприятность. И все равно это архаика, рудимент прошлого, далекая история России, когда были живы похороненная нынче романтика и агонизирующие теперь идеалы…

Вернемся все же в драмкружок 10-й рижской средней школы. Тут автор получил первую роль, о чем и будет рассказано в этой главе, в которой автор (сообразно возрасту и своему положению в искусстве) фигурирует под именем Вова. В готовящейся постановке пьесы он получил роль богатого старика Африкана Савича. Получил легко, т. к. никто больше не хотел этого старика играть. Конкурса на эту роль, прямо скажем, не было. Главную героиню, которую играла девочка Люся, насильно выдают за Африкана Савича замуж, а она, естественно, любит другого. Старик этот – конечно, сволочь, думает, что если у него есть деньги, то ему можно все.

Люся была самой красивой девочкой в драмкружке, и в нее были влюблены все, кто побыл с ней рядом хотя бы пять минут. Мало того что она была обладательницей самого красивого в школе лица, она уже в девятом классе умела вести себя с мальчиками так, что у них половое созревание наступало намного быстрее, чем они рассчитывали. Кокетничая буквально всем телом, она словно обещала то, чего потом никогда не давала, и эта обманчивая доступность страшно заводила всех старшеклассников, которые с ней общались. Этого искуса не избежали и все ее платонические партнеры по драмкружку, не миновал его и Вова.

На сцене будущую невесту подводили к Африкану Савичу, и он, беря ее за руку, произносил слова: «Ручка-то какая!.. бархатная!». Режиссер (и руководитель драмкружка) в этом месте добивался от Вовы выражения вожделения, омерзительной старческой похоти; он даже показывал, как это надо произносить. У режиссера получалось, разумеется, лучше, потому что было ему ближе. А у Вовы не получалось: похоть – ну, это уж как-нибудь, а вот старческая – это с трудом. К тому же он в этот момент всегда бывал занят совсем другим. Беря Люсю за «бархатную ручку», Вова всегда держал в своей руке вчетверо сложенную маленькую записку, в которой объяснялся Люсе в любви и назначал ей свидание. Люся эту записку незаметно брала и прятала, продолжая играть роль обреченной невесты.

Привязанное и спрятанное под рубашку и жилет пузо, наклеенная окладистая борода и парик с прямым пробором все-таки придавали образу Африкана Савича какую-то достоверность, но чувств в Люсе они никак не могли возбудить, и Люся записки брала, девичье любопытство удовлетворяла, но дальше дело не шло, на свидания она не приходила.

Со злорадным удовлетворением отвергнутого поклонника Вова однажды увидел Люсю на школьном вечере не в длинном платье, в котором она репетировала, а в коротком. У Люси оказались ноги кавалериста, с детства не слезавшего с лошади: совсем кривые, кривее, чем даже у самого Вовы… Любовь угасла, улетучилась, будто ее и не было. Да и не было, конечно. Просто он поддался массовому увлечению, Люся нравилась буквально всем, как было не впасть в этот общешкольный психоз.