Круглые кубики - Анна Мосьпанов Страница 26

После той истории наши с Алешей пути достаточно быстро разошлись. Мы уехали из страны, и контакт был утрачен. Пересеклись мы много позже, уже в Германии, при совершенно удивительных обстоятельствах, лишь подтверждающих тот факт, что всякий человек встречается на нашем жизненном пути минимум дважды.

Алеша таки выучил английский и уехал в Канаду, где устроился работать простым водителем и через какое-то время поступил в университет – на юридический. Я же тоже решила получать второе высшее образование, и тоже юридическое, только в Германии. И вот в наш город по обмену приехали студенты-юристы из Канады. И среди них Алеша! Вот радости-то было. Мы тогда всю ночь просидели на нашей маленькой кухоньке за воспоминаниями, довольные тем, что нас не сломили ни 90-е, ни иммиграция. А ведь еще неизвестно, что пережить сложнее.

Впрочем, таких как Алеша и Антон Афанасьевич – не готовых прогибаться под существующие обстоятельства и пытающихся любой ценой выжить, оставаясь при этом людьми, на моем пути было очень много. В иммиграции это видно особенно хорошо. Тот недолгий, но очень интенсивный рыночный опыт, точнее происходившее вокруг в те годы, собственно, и натолкнул нашу семью на мысли об отъезде. Непосредственному отъезду предшествовала страшная история с кражей у нас нескольких партий дорогущей немецкой обуви. Папа был на волосок от инфаркта, и решение бежать от беспредела было принято скорее импульсивно, чем рассудочно. Ну а в том, что украденные ботинки и сапоги были немецкого производства, мы усмотрели некий знак судьбы и решили ориентироваться на Германию.

В те годы из страны бежали все, кто имел хоть малейшую возможность. Первым уехал, как ни странно, Витька. Точнее, родители нашли возможность выпихнуть его из опасной, голодной, полу-бандитской Москвы. На тот момент еще несовершеннолетний, брат выезжал по одной из многочисленных программ школьного обмена в Англию. Жил в семье, учился в английской школе. По идее, после окончания он должен был вернуться назад в Москву. Но тут и нам удалось вырваться – чудом появилась возможность выехать в Германию. И возвращаться Виктору было уже некуда. Въехать легально в Германию тоже не было возможности. Оставалось одно – всеми правдами и неправдами добиваться студенческого статуса.

Что касается меня, то, оказавшись за границей, я вдруг поняла, что совсем, совершенно не знаю жизни. Все мои понятия о том, что такое хорошо и что такое плохо, весь предыдущий небогатый жизненный опыт – и невнятное кратковременное замужество, и череда нелепых, странных романов, и неожиданно свалившаяся на голову нищета 90-х – все это оказалось вдруг совершенно ненужным. Не просто ненужным – лишним. Нужно было брать в руки ластик и каким-то образом стирать, соскребать слой за слоем все ненужные эмоции, связанные с тем, что осталось там, в Москве, и начинать с нуля. Я очень быстро поняла, что в иммиграции выживают только те, кто запрещает себе оглядываться назад.

Всех новых знакомых, попадавшихся на моем пути, – а были это в основном люди, недавно приехавшие в страну, – можно было условно разделить на три категории. Первые находились в полубезумном состоянии эйфории от свалившегося на них западного изобилия, от спокойствия и умиротворения, от того, что больше не нужно опасаться за то, что завтра нечего будет есть, а послезавтра в подворотне полупьяный урод пристрелит твоего ребенка. Вторые были прямой противоположностью – все им не нравилось, все было не то и не так – язык сложный, люди мрачные, кошки менее серые, чем дома, небо определенно не такое голубое, а солнце совсем не солнечное. А третьи… Третьи были как Гришка.

Гришка стал одним из самых первых моих знакомых в этой стране. Сначала он мне страшно понравился. Рослый симпатичный интеллигентный парень – всегда вежливый и улыбчивый, всегда готовый подсобить, если вдруг нужны мужские руки, да к тому же еще и непьющий. Красота, а не Гришка.

Чем он занимался, я сперва толком не понимала. Бесконечно учился на каких-то профессиональных курсах, потом искал работу, не находил, снова учился. Поначалу это было даже забавно. Мы все проходили этот путь: сначала учили язык, потом снова поступали в университет или шли получать дополнительное образование, потом искали работу. И находили. Не сразу, не всегда ту, о которой мечталось, но рано или поздно на ноги становились все. Кроме Гришки.

Что-то с ним было определенно не так.

Я надолго запомнила один очень неприятный разговор, произошедший между нами лет через пять после знакомства. Я к тому времени успела освоить немецкий, оформить права, поступить в университет для получения совершенно нового образования. Параллельно подрабатывала где только могла – и полы мыла, и в баре за стойкой стояла, и за стариками ухаживала. Но так жили абсолютно все молодые ребята, приехавшие покорять новую родину. Все, кроме Гришки. Гришка по-прежнему сидел на пособии, где-то учился, что-то искал, работать на грязной работе отказывался, а места по профессии – был он каким-то компьютерщиком – ему никто не предлагал.

В тот вечер Гришка позвонил нам с мужем – я уже успела развестись с первым мужем и выйти за того самого доктора Михаэля – и мрачно попросил прийти хоть кого-нибудь. Лучше обоих, но если оба не могут, то «и Мика сгодится». Мы с мужем дружили с Гришкой, часто приглашали к себе, поили/кормили/оставляли ночевать. Было в нем что-то такое… Одинокий молодой мужчина, ни кола ни двора, никаких родственников рядом (родители остались в России), с непростой и неустроенной судьбой, о которой мы толком ничего не знали.

Периодически Гришка исчезал куда-то на неделю, потом снова появлялся. Где бывал – не рассказывал, со своими друзьями не знакомил. Да мы особо-то и не лезли. Ему было тепло рядом с нами, он явно тянулся к нормальному семейному быту, к горячим ужинам по вечерам и неспешным разговорам за бокалом вина, к воскресным семейным вылазкам на природу – ко всему тому, чего был лишен в силу своего одиночества. Почему молодой, сильный, интересный в общем-то мужчина остается одиноким, озлобленным и неприкаянным – это другой вопрос. Мы его себе не задавали, но двери нашего дома для Гришки всегда были открыты.

Поэтому, когда Гришка попросил прийти «хотя бы Мику», Мика собралась и пришла. Гришка открыл мне дверь, кивнул, молча пригласил в комнату. Вид у него был жутковатый – запавшие глаза, небритая физиономия в красноватых нагнаивающихся прыщиках, мятые тренировочные штаны. Носки были почему-то разных цветов. Похожих по оттенку, но разных. Один – светло-серый, а другой – чуть темнее. Такое ощущение, что человек не глядя вытащил из горы неглаженых вещей то, что навскидку подходит друг к другу, и нацепил с одной-единственной целью – чтобы тепло было.

Обернувшись, я увидела в дверном проеме спальни ту самую гору белья, небрежно сваленную прямо на незастеленной кровати.

В комнате был страшный бардак. Раскиданные по полу вещи, какие-то книги, старые журналы, газеты. Словно человек в спешке покидает насиженное место, не особо заботясь о состоянии вещей вокруг себя. Я, честно говоря, испугалась. Что же должно было произойти за те несколько дней, что мы с Гришкой не виделись?