Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин Страница 25

— Нет.

— Точно?

— Я посижу здесь, – отвечает он, отпивая несколько глотков из горлышка. – Бегите, играйте!

Он натягивает на глаза рекламную бейсболку и откидывается на спинку стула, чтобы просто отдохнуть или, возможно, вздремнуть. Я же надеваю плавки, и мы с Лео направляемся к воде.

Искупавшись, мы бредем вдоль берега и кидаем в море камни. Получается приятный перерыв в постоянных перебранках с отцом. Не понимаю, почему нам обязательно надо препираться? Может, это и впрямь генетически обусловлено. Или все дело в том, что мы не привыкли так долго находиться вместе и чувствуем себя несколько не в своей тарелке. Откуда мне знать? Впрочем, отношения между родителем и ребенком всегда довольно непросты.

Это совершенно очевидно. Тем более что они непрерывно видоизменяются, причем так, что далеко не каждый раз легко разобраться, как к этому относиться. А ведь эти взаимоотношения занимают в жизни особое место. Они начинаются с того, что человек наделяется ответственностью за абсолютно беспомощного индивида и начинает о нем заботиться. Дарит ему свою любовь и всячески поддерживает. Меняет подгузники, утешает, когда тот плачет, и укачивает, когда тот не может ночью уснуть. Но проходит время, и ребенок вырастает, становится все более самостоятельным, причем так быстро, что ты едва за ним поспеваешь. Он научается ходить и разговаривать, и ты не успеваешь глазом моргнуть, как он уже поступает в школу. И по мере того как все это происходит, претерпевает изменения и роль родителя. От полной ответственности за выживание этого маленького человечка теперь следует потихоньку отходить, оказывая ему уже поддержку, необходимую для самостоятельной жизни. А перейти от одной стадии к другой отнюдь не просто. Потому что, держа на руках новорожденного, ты был убежден, что не существует ничего более важного, чем забота об этом малыше. И теперь, хотя ты понимаешь, что ребенок, когда‑то грудной, уже вырос и у него совсем иные потребности, чем изначально, тебе все равно нелегко. Бережно носить на руках нечто столь беззащитное, как дитя, очень трудно, однако не менее трудно бывает бережно спустить его с рук.

* * *

Что касается бабушки Хельги, то ее в детстве очень бережно и очень долго носили на руках, а спустили с них поспешно, резко и слишком внезапно, поэтому за всю оставшуюся жизнь она так и не успела с этим свыкнуться. Впрочем, до этого момента мы еще не дошли. Мы остановились на Хрустальной ночи в Берлине, когда бабушка осталась дома вдвоем с младшим братом, не зная, что ей делать. Сколько времени они пробыли в квартире одни, она не помнит, но день, который они просидели в ожидании известия о том, сироты они теперь или нет, показался ей годом.

В тот раз им повезло. Когда Маргарете Гумперт уводили, она наткнулась на улице на знакомого немца–полицейского, и тому каким‑то образом удалось уговорить эсэсовцев ее отпустить. Никто не знает, как это произошло и что полицейский сказал, но они благодарили свою счастливую звезду за то, что он там оказался и, в отличие от многих других, осмелился им помочь.

Однако бабушкина мама понимала, что везенье не может продолжаться до бесконечности. В перемены к лучшему никто больше не верил. Особенно принимая во внимание то, что вину за Хрустальную ночь возложили на евреев как класс и, помимо уборки после погрома, им предписывалось заплатить миллиард марок в качестве компенсации за ущерб. Это решение, в свою очередь, послужило сигналом к невиданному ранее по масштабу и изощренности грабежу, санкционированному государством. Он начался с систематической конфискации личной собственности евреев, а закончился тем, что их золотые коронки стали переплавлять, волосы превращать в носки, а тела – в удобрение.

Впрочем, до того как немецкая система утилизации евреев достигла таких сверхэффективных коэффициентов полезного действия, оставалось еще несколько лет. Пока же только что миновало десятое ноября 1938 года, и бабушкина мама Маргарете, как и все остальные берлинские евреи, понимала, что им необходимо уезжать. Но это было нелегко, особенно для взрослых. Зато для детей до шестнадцати лет возможность покинуть Германию вскоре открылась. Приложив много усилий, организация "Движение за заботу о детях из Германии" добилась разрешения на ввоз в Великобританию в рамках спасательной операции "Киндертранспорт" десяти тысяч детей–беженцев. Многие исследователи считают это компенсацией за жесткую политику, проводимую мандатным правительством Лондона в Палестине. Следом за Великобританией создали квоты для юных еврейских беженцев и другие страны. Среди них была Швеция, которая под давлением Великобритании согласилась принять пятьсот детей, но только при условии, что еврейская община оплачивает все расходы и гарантирует, что дети не обременят шведское общество в экономическом отношении.

Бабушкина мама подала ходатайства об отправке своих детей с "Киндертранспорт" в несколько разных стран, и ей повезло. Сын получил место среди тех, кого везли в Англию, и уехал в конце 1938 года. Ему тогда едва исполнилось тринадцать, но как только началась война, он прибавил себе возраст, чтобы воевать в английской армии против немцев. Так сильно он их ненавидел.

Дяде Филиппу и тете Хильде тоже удалось бежать. С помощью одного из деловых партнеров они перебрались в Швецию, а оттуда – по Транссибирской железной дороге в США. Бабушке потребовалось больше времени, но в мае 1939 года ей все‑таки удалось выехать с "Киндертранспорт" в Швецию.

В последний раз она видела своих родителей на вокзале, перед отходом поезда в Засниц. Ее отец вернулся в Берлин примерно месяцем раньше. Как‑то раз он лежал, не смыкая глаз, у себя в холостяцкой гостинице в Праге и увидел идущих по улице немецких полицейских. Незамедлительно разбудив других беженцев, он сказал им, что пришли немцы и оставаться здесь больше нельзя. А поскольку он счел, что в Берлине на тот момент было безопаснее, чем в Праге, он вернулся туда, откуда бежал. Но жить с семьей он не мог, это было бы слишком опасно. Ему пришлось уйти в подполье и кочевать от одного приятеля к другому. Поэтому 4 мая 1939 года, провожая дочь, они с бабушкиной мамой стояли на перроне в разных местах.

Возможно, они уже тогда подозревали, что больше не увидят свою девочку, что отправляют ее навсегда. Я не знаю, бабушка тоже не знает, хотя и много думала об этом в течение всех лет, прошедших с того дня, как поезд покинул Берлин.

Как ужасно оказаться перед необходимостью такого выбора: послать ребенка одного в чужую страну, не зная, сможешь ли ты последовать за ним. Выбор, перед которым стояла Рут в Хайльбронне, был значительно проще. В особенности потому, что она и не думала соглашаться на мамино предложение и ехать в Южную Африку. Как она могла на такое пойти? Это бы означало, что она бросает в беде моего дедушку и остальных мужчин из кибуца. А такого, рассказывала Рут много позже, она бы себе никогда не простила.

Вместо этого они с подругой Хенни отправились на поезде в Берлин и пошли в главный офис движения "Гехалуц". Там они узнали о возможности просить визу для временной работы в сельском хозяйстве Англии или Швеции. Принять решение, в какую страну просить визу, было трудно, особенно потому, что это повлияло бы на будущее всех тринадцати мужчин из лагеря. Хорошо подумав, Рут выбрала то, что ей казалось надежнее.