Фес - Глеб Шульпяков Страница 25

– То есть продвинутый был человек. – Теперь пришла моя очередь наливать ром.

– Или помощники умные, не важно! Слушайте, что происходит дальше. Новый, конечно, согласен – такие деньги! И наш спектакль быстро реанимируют, штопают костюмы, собирают из реквизита, что еще не растащили, и мы начинаем репетировать. Вспоминаем прошлое – гордые, что сыграем для цивилизованной, европейской партии, внесем свою лепту в строительство “свободной России”. Смешно, правда? Теперь, когда все так банально закончилось…

– Никто не пьет, все только курят, наконец дают первый звонок, по трансляции голос помрежа: “Прошу всех к началу спектакля”. А я вдруг понимаю, что в динамике тишина, из зала ни звука – хотя зритель давно должен сидеть и даже хлопать от нетерпения.

От щелчка кольца на ее пальцах громко звякнули.

– Что такое? Почему? Я поднимаюсь к осветителям. “Что случилось?” Выглядываю в окно и вижу, что в театре никого нет! Что подо мной абсолютно пустой зал!

Она распахнула руки, чтобы обнять невидимое пространство.

– А потом заметила, что нет, имеется в партере человек, и накрыт этому человеку стол – прямо в зале, на креслах накрыт, и что человек этот спокойно выпивает, закусывает. И тогда я понимаю, что никакой партии не будет. Что играть мы будем для этого неприметного господина. Вот этот опрокидывающий стопку человек и есть наш зритель, наш заказчик.

Она опустила голову, и пряди ее черных волос упали на мокрую стойку.

Я невольно протянул ладонь, чтобы убрать их.

– Сперва я отказалась, но меня уговорили, уболтали – один раз сыграем для пупса – наши его уже окрестили, – зато спектакль вернут, и будем собирать аншлаги. Актер, он ведь такое существо, на все в душе согласен. Вот и я согласилась. Гадко было на душе, конечно. Скверно. Но потом даже весело, как на репетиции. Однако самое интересное случилось во втором действии. В антракте нас попросили собраться за сценой, к нам вышел охранник и произнес одну фразу.

“Он будет лежать”, – сказал он.

– То есть? – Я вопросительно поднял глаза.

– То есть когда мы начинаем, я вижу, что человек в партере спит,

буквально – лежа прямо на креслах, и даже подрагивает плечом от храпа. Так что доигрывали мы спектакль под громкое сопение русской демократии. Когда пошла финальная музыка, он проснулся и даже пытался хлопать, что-то кричал – но охрана подхватила и вытащила. А я смотрела ему в спину и понимала, что мои отношения с театром кончились. Не потому что театр развалился, как я раньше думала, а потому что исчез зритель и мы давно играем перед пустыми креслами, перед спящим залом.

– И вы, конечно, ушли из театра…

– Я подала заявление через месяц – чтобы мой уход не связывали с этим случаем, не хотела почему-то, не знаю… Тогда многие из молодых уходили, никто на мое исчезновение не обратил внимания, и я пустилась в свободное плавание.

Она прикусила губу.

– Опуская подробности, сразу переходим к следующему действию – вы не обидитесь? Наступили времена, когда наши банкиры наконец поняли, что спальни в стиле “мадам Помпадур” – это пошлость.

Я откинулся на спинку, заложил руки за голову. Приготовился к новому рассказу.

– Это сейчас они стараются быть неотличимыми, не высовывать голову, чтобы власть не заметила, не раскулачила, – а тогда все хотели показать себя. Их можно понять, ведь столько лет под одну гребенку жили. Столько…

– И что же вы сделали? – Мне не терпелось слушать дальше.

– Помните, тогда по видеосалонам показывали западное кино? Дешевку, чепуху второсортную? Которую сегодня без смеха смотреть невозможно?

– Конечно. – Я вспомнил, как студентами мы бегали “на эротику”.

– В тот год я рассталась с молодым человеком – тем самым, который написал пьесу. Мы познакомились на читке, потом жили вместе у него на Щелковской, а когда спектакль закрыли, наш роман распался тоже, сам собой – так бывает, когда отношения держатся на общем деле, на одной премьере. В общем, зализывать раны я уехала в Юго-Восточную Азию – тогда это направление только открыли, русских на пляжах практически не было, и я купила билет. Бангкок, острова – сначала, конечно, было страшно и непривычно, я ведь ничего, кроме Югославии, не видела, да и там – ну что это за путешествие? – девочку пригласили на съемки детского фильма… А тут целый мир, обратная вселенная, где все по-другому, но для тебя почему-то предусмотрено место, вот что удивительно. Мир без мелодрамы, без нервов; планета, где жизнь – вы не поверите! – сама собой налаживается.

Она опустила глаза, провела пальцем по стойке. Помолчала.

– В детстве я ходила в художественную школу, поэтому просто нарисовала им то, что хотелось. Кресло – то самое, помните? – в котором Эммануэль с прислугой. Потом торшер и кушетка, плетеная этажерка…

– Погодите, вы только что говорили…

Недокуренная сигарета сломалась, она отодвинула пепельницу.

Спокойно и медленно объяснила…

– В этой деревне делали плетеную мебель. Я нарисовала торшер и кресло. Нашла переводчика, поговорила со стариком, хозяином, тот позвал невестку и сыновей – они работали вместе. Дело было за Москвой – где продавать такую мебель? – нашла салон на Фрунзенской, арендовала угол. Отправить пару кресел из Бангкока ничего не стоит, они легкие – заматываешь в пленку, вешаешь бирку “Fragile” и сдаешь в багаж. Старик отдавал мне кресло за копейки, а в салоне такое уходило по тысяче. И не забывайте, что тогда это были другие деньги…

В наступившей тишине мы оба пересчитывали в уме те деньги.

– На первый капитал я купила квартиру на Новокузнецкой, в ротонде с круглыми окнами – меня с детства интриговали комнаты с круглыми окнами, – потом машину, потом стала тратить на поездки.

Названия улиц и станций метро, города и рестораны – то, о чем она говорила, я не мог наполнить смыслом. Для этих вещей в сознании просто не осталось места. Оно отсутствовало, как если бы речь шла о других планетах, других цивилизациях.

– …В хорошем месте, по Казанской дороге. И я согласилась. Не понимая, во что ввязываюсь, приняла решение. А потом…

Она положила руки мне на ладони, заглянула в лицо.

Я вздрогнул – в ее глазах читалось смятение.

– Скажите, а вам не приходило в голову, что то время хоть и смутно и тревожно – а было в нем что-то библейское? Когда завеса рвется и видно – далеко-далеко? Я ведь воображала себя Иовом, даже решила, мне, как Иову, от Него все наказания.

– А как же дом?

– Вот и вы смеетесь… Уходите от ответа… Ладно! Итак, я решила начать с дома, раз уж с театром не получилось, построить на участке дом, уехать из города – тем более что Москва уже тогда была чужим городом. Конечно, теперь это кажется смешным, наивным. Мы же тогда не знали, что через десять лет к нам приедет вся Средняя Азия. Что город просто уничтожат, сотрут с земли, а потом отстроят заново и нам придется жить в этих уродливых декорациях.