Фес - Глеб Шульпяков Страница 24

Она засмеялась горьким отрывистым смехом, каким смеются отчаявшиеся циники.

– Да, видел. – В южной ночи мой русский звучал тарабарщиной.

– Когда первый раз встречаешь такую коляску, кровь останавливается. – Она кивнула. – Перестаешь понимать, зачем жить. Если такое возможно – зачем жизнь? Какой в ней смысл? Еще?

– Что?

В моем стакане снова блестел ром.

– А потом понимаешь, что эти люди уродливы только физически. Пусть инвалид, калека – а в душе мир и порядок. Странно, правда? Другой давно бы озлобился, превратился в нервную скотину. А тут полная гармония, равновесие. Нашим такое не снилось.

– Откуда вы знаете? – Промокшая рубашка прилипала к спине.

Я вспомнил липкую кожу девушки, с которой был всего час назад. Ее волосы – твердые от лака, как они касались моей кожи.

Ее подбородок дрожал в беззвучном смехе.

– Понимаете, у иностранца здесь выражение глаз другое. Блеск во взгляде появляется – особый, тусклый. Победный. Люди с таким взглядом думают, что все познали, что они боги, а не заурядные столичные невротики. Что избавились от своих страстей и страхов. А все наоборот, хвост виляет собакой.

– Вы про меня? Про мой взгляд?

Она извинилась, отвернулась – чтобы сменить музыку.

“Где я мог ее видеть?” – снова попытался вспомнить.

Проигрыватель щелкнул, заиграла новая музыка, на этот раз регги.

“Просто случайно встретились в городе… Красивая европейская женщина, вот и запомнил”.

– Вы-то как сюда попали? – Соскучившись по музыке, я невольно принялся отстукивать такт.

Вместо ответа она пальцами начертила в воздухе рамку.

– Вот гора, видите? – показала себе за спину. – Гора одна, а все смотрят на нее по-своему. Моя цель – понять, что это значит, смотреть на одну гору по-разному. И сколько их всего в таком случае, этих гор?

На улице давно стояла ночь, никаких гор не видно.

– Успешно? – Я сделал вид, что понял.

– А вы правда хотите слушать?

Столько времени один, глупый вопрос.

Она подвинула мне бутылку, откинула волосы.

– Хочу, конечно! – не вытерпел, выкрикнул.

– Странно, правда?… – Она словно продолжала свою давнюю мысль. – Когда хочешь рассказать с начала – смешно и странно. Потому что его нет, “начала”. Одно цепляется за другое, второе за третье, и так до бесконечности – вот и выбираешь середину. Второе действие.

Я показал жестом, что готов слушать любое действие.

– Если “начало” условность, пусть оно будет вдвойне условно. Что может быть условнее театра? Вы любите театр?

“Театр, театр…” В памяти всплыло одутловатое лицо актрисы, игравшей в кино с таким названием.

– Не помню, – пожал плечами.

– Хотите, расскажу ваш случай? – Она обрадованно щелкнула зажигалкой.

– Да.

Дым от сигареты ударился в стойку и разошелся кругами.

– Вы много-много лет не ходили в театр. С юности, со студенческой скамьи – когда бегали вместе со всеми на те постановки. А потом пришло новое время, и вы решили – почему бы нет? Жена через друзей-артистов достала билеты, и вы пошли на модную премьеру. Но от того, что вам показали, вы пришли в ужас. Вас охватили паника и стыд, стыд и разочарование. Как знаменитые люди, которых вы помните по любимым фильмам, могут вытворять такое? Как зрители смотрят на это и даже хлопают? С тех пор вы предпочитаете пластический театр.

Затянулась, неловко запрокинула голову.

– Театр, где нет слов. Нет имен. Нет героев.

Я безразлично пригубил из стакана.

– Друзей-художников, – поправил.

– Художников?

– Жена достала билеты через друзей-художников.

Честно говоря, для театра в моем сознании место отсутствовало.

– А между тем настоящий театр существовал. Помните… – Последовала простая русская фамилия. – Он забрал меня прямо с курса. Если тогда вы жили в Москве, то слышали про эту постановку.

Название спектакля действительно было на слуху.

“Вот почему лицо знакомо…”

– Пьеса молодого, никому не известного автора, сюжет из современной жизни, гениальные выпускники, готовые сворачивать горы, – и вот, пожалуйста, за полгода до смерти классик делает шедевр, закрывает за

собой дверь эффектно, громко, переиграв молодых и старых. Ну а мы остаемся…

Я поймал себя на том, что невольно повторяю ее фразы. Наслаждаюсь тем, как по-московски она тянет гласные. Как быстро, глотая слоги, проговаривает длинные предложения. Время от времени мне удавалось перехватить ее взгляд, и я опускал глаза – настолько прозрачным и темным он был. Иногда в глазах читалась насмешка, иногда неподдельная радость – и досада, страх, что эту радость с ней не разделят или посмеются над ней.

– А потом все покатилось в пропасть. – Она смешно пожевала губами. – Как тогда все разваливалось – помните? Дух захватывало, как разваливалось. Под музыку и шампанское. Только мы ничего не поняли. Русский репертуарный театр умирал – а мы пили портвейн, цитировали Гоголя, сцены на бульваре разыгрывали, идиоты несчастные, а когда очнулись, огляделись, протрезвели – театр кончился, исчез, как будто его и не было. После классика в театр назначили министерскую сошку, ничтожество, и он сразу снял наш спектакль – кому нужны неприбыльные постановки? Да и публика наша успела к тому времени поостыть, поредеть. Новый быстро поставил несколько шлягеров с народными – для новой публики, а про остальные постановки забыли, как будто ни классика, ни спектаклей, на которые полгорода ломилось, не существовало.

Теплое пиво полетело в щель между досок, на стойке появился чистый стакан.

Мы переглянулись, чокнулись.

– Одно время мы думали, новый перед нами, молодыми-легендарными, пасует, стесняется. Специально, из зависти, задвигает в угол. А про кукол элементарно забыли, куклы висели в шкафу, куда никто не заглядывал, – а что может быть страшнее для актера? Кто-то тихо спивался, уходил в другую профессию, подруги стали повально рожать – от безысходности, чтобы как-то переменить участь. Я… В театре это называлось “играть матросов, проституток и других посетителей бара”. К этому списку я добавила еще один пункт: “тень тапера”. Ниже падать было просто некуда.

В ее голосе звучали горечь и отчаяние – словно то, что она рассказывала, случилось не пятнадцать лет назад, а недавно.

– Но перейдем к следующему акту. Действующие лица, внимание! Один начинающий, но уже популярный демократический лидер, его охрана, наш режиссер и куклы, которых достали из шкафа. И вот этот лидер – а в стране тогда еще наблюдалась многопартийность – заказывает наш спектакль, ту самую постановку.