Жизнь после жизни - Кейт Аткинсон Страница 23

Разобрав посылку от Памми, она выложила содержимое на деревянную кухонную доску; получился натюрморт бедняка. Отмыть овощи от земли не представлялось возможным, поскольку трубы замерзли; впрочем, давление газа было настолько низким, что даже согреть воду на плите было трудно. «И, как гранит, вода». {25} На дне ящика обнаружилась бутылочка виски. Милая, славная Памми, такая заботливая.

Она зачерпнула немного воды из ведра, заранее наполненного у водозаборной колонки на улице, и поставила на газ кастрюльку, собираясь сварить одно яйцо, хотя на это требовалась уйма времени: голубой венчик над конфоркой едва теплился. В городе повсюду висели объявления о необходимости следить за давлением газа: фитиль мог погаснуть, если оно упадет до критического уровня.

Так ли уж страшно отравление газом? — подумала Урсула. Отравление газом. Как тут не вспомнить Освенцим. И Треблинку. Джимми служил в десантных войсках, а незадолго до конца войны примкнул — по его словам, в общем-то, случайно (если верить Джимми, все, что с ним происходило, было случайностью) — к противотанковой части, которая освобождала Берген-Бельзен. Урсула требовала подробностей. {26} Он рассказывал с неохотой и, видимо, утаивал самые трагические эпизоды, но ей нужно было знать. Человек должен быть причастен ко всему. (В голове у нее звучал голос мисс Вулф: «Дожив до грядущего благополучия, мы будем обязаны вспоминать этих людей».)

По работе она занималась сводками смертельных потерь: к ней на стол стекались бесконечные потоки цифр, которые обозначали погибших от бомбежек и обстрелов. Эти цифры нужно было сводить воедино и регистрировать. Тогда они казались ошеломляющими, а цифры другого порядка — шесть миллионов погибших, пятьдесят миллионов погибших, бесчисленные множества душ — вообще оставались за гранью понимания.

За водой Урсула сходила накануне. Они (кто такие «они»? После шести лет войны все привыкли выполнять то, что «они» приказывали; англичане — народ дисциплинированный) — «они» установили на соседней улице водозаборную колонку, и Урсула наполняла под краном чайник и ведро. В очереди за водой перед ней стояла дама в умопомрачительном серебристо-сером манто из соболей, а вот поди ж ты, безропотно ждала со своими ведерками на пронизывающем ветру. В Сохо она смотрелась более чем неуместно, только кто мог знать ее историю?

Женщины у колодца. Урсула смутно помнила, что Иисус вступил в нелицеприятный разговор с женщиной у колодца. С самаритянкой — естественно, безымянной. У нее было пять мужей, тот, с кем она жила теперь, мужем ей не был, однако в каноническом тексте Библии не сказано, куда же делись пятеро предыдущих. Не исключено, что она отравила тот колодец.

Урсула вспомнила рассказ Бриджет о том, как девочкой она ежедневно ходила за водой к колодцу в своей ирландской деревне. Вот тебе и прогресс. Как же быстро цивилизация распадается на части, еще более уродливые, чем она сама. Взять хотя бы немцев: культурные, благовоспитанные люди, но вместе с тем… Освенцим, Треблинка, Берген-Бельзен. При другом стечении обстоятельств на их месте вполне могли бы оказаться англичане, но об этом не полагалось говорить вслух. Вот и мисс Вулф так считала: она говорила, что…

— Скажите, пожалуйста, — прервала ее мысли дама в соболях, — вы не знаете, почему у меня в квартире вода замерзает, а здесь — нет?

У нее был кристально чистый выговор.

— Сама не понимаю, — ответила Урсула. — Я уже вообще ничего не понимаю.

Дама рассмеялась:

— У меня, поверьте, точно такое же ощущение.

И Урсула подумала, что неплохо было бы с ней подружиться, но тут стоявшая сзади женщина поторопила:

— Не задерживайте, пожалуйста, очередь.

И дама в соболях, споро, как труженица Женской земледельческой армии, подхватив свои ведра, сказала:

— Ну, мне пора. Всего доброго.

Урсула включила радиоприемник. Вещание Третьего канала было приостановлено на неопределенный срок. Война плюс погодные условия. Хорошо еще, если удавалось поймать «Домашний» или «Легкую музыку», — сбои в электроснабжении следовали один за другим. Ей не хватало фона, привычного житейского шума. Джимми перед отъездом отдал ей свой старый патефон: ее собственный пропал в Кенсингтоне — к сожалению, почти со всеми пластинками. Спасти удалось лишь несколько штук, чудом уцелевших; одну из них она сейчас и поставила. «Уж лучше умру, уж лучше лягу в гроб». {27} Урсула даже рассмеялась.

— Весело, да? — сказала она вслух.

Заезженная пластинка шипела и потрескивала. Но ведь в точку, правда? Урсула посмотрела на часы — золотые дорожные часики, некогда принадлежавшие Сильви. После похорон она забрала их себе. Еще только четыре. Господи, как же нескончаемо тянулись дни. Заслышав короткие сигналы, Урсула включила новости. Только зачем?

В тот день она долго бродила по Оксфорд-стрит и Риджент-стрит, чтобы только убить время, а на самом деле — чтобы не сидеть в своей конуре. Скудно освещенные магазины нагоняли тоску. В «Суон энд Эдгарс» — керосиновые лампы, в «Седфриджес» — свечи; повсюду искаженные, сумрачные лица, как на полотнах Гойи. Глаз остановить не на чем, а если и попадалось что-нибудь приличное, то цены кусались: прелестные теплые ботиночки с меховой опушкой стоили пятнадцать гиней. Одно расстройство. «Хуже, чем в войну», как сказала мисс Фосетт, ее сослуживица. Сейчас она готовилась к свадьбе и увольнялась; сотрудницы скинулись на подарок и купили какую-то невразумительную вазочку, но Урсула хотела подарить ей что-нибудь от себя, нечто более оригинальное, однако ничего не придумала и решила присмотреть подходящую вещицу в универмагах Уэст-Энда. Но так ничего и не присмотрела.

Зашла в «Лайонз», взяла чашку бледного чая — «что овечья вода», сказала бы Бриджет, — и жалкий кекс (в котором насчитала ровно две сухие изюмины), к нему крошечную порцию маргарина, а затем попыталась представить у себя на тарелке изысканные деликатесы: соблазнительный Cremeschnitte [18]или ломтик Dobostorte. [19] {28} Вероятно, в настоящее время немцам было не до лакомств.

У нее невольно вырвалось Schwarzwälder Kirschtorte [20](восхитительное название, восхитительный торт), и это привлекло непрошеное внимание сидевшей за соседним столиком посетительницы, которая героически сражалась с пышной глазированной булочкой.

— Беженка, дорогуша? — спросила незнакомка, поразив Урсулу своим сочувственным тоном.

— Можно и так сказать, — ответила Урсула.

Дожидаясь, пока сварится яйцо (вода грелась еле-еле), она стала рыться в книгах, которые после переезда из Кенсингтона так и лежали нераспакованными. Обнаружила Данте в красном сафьяновом переплете — подарок Иззи, под ним томик стихов Джона Донна (ее любимый), поэму «Бесплодная земля» {29} (библиографическая редкость, первое издание, зачитанное у Иззи), полное собрание Шекспира под одной обложкой, милых ее сердцу поэтов-метафизиков и, наконец, на самом дне коробки — предписанную школьной программой потрепанную книжку Китса с надписью: «Урсуле Тодд за успехи в учебе». Как эпитафия, подумалось ей. Перелистав слежавшиеся страницы, она нашла то, что искала: