Муляка. Две повести - Дарья Верясова Страница 18

Ему внимала моя однокурсница Ирка. Первое время она казалась мне недалёкой, но доброй девочкой, и только на третьем году совместного обучения я осознала, какой могучий ум, какой величайший сарказм она прячет от посторонних под маской простоватости. Ирка — одна из немногих литературных знакомых, с которыми у меня получается разговаривать всерьёз. Она утверждает, что в семье у неё все были юмористам, но, слава богу, многие умерли, так и не успев пошутить.

Я купила чаю и плюхнулась за их столик, товарищи, обременённые водкой, взглянули на меня с осуждением. «Предатель!» — читалось в их взглядах.

— Ах ты, двуличная лиса! — отчеканил Вася, прищурившись и размахивая бутылкой перед моим носом. — Что держишь ты в своих жадных ручках?

— Ах, негодница! — завопила Ирка и потянулась к моим сигаретам.

Переглянулись и хором пропели:

— Предаааааатель!

К приходу четы Сердюковых мои щёки пылали, а спина от стыда за собственную трезвость покрылась потом. Через минуту после их прихода в чебуречной объявился ни кто иной как Андреев — руководитель того Лито, на заседание которого мы собрались идти. Он купил себе бутылку лимонада, вылил его в пивную кружку и подсел к нашей компании. Сообщил, что скоро ему придётся уходить, что сегодня на Лито обсуждается повесть про недавний катаклизм (мы с Сердюковыми переглянулись).

— А что за повесть-то? — спросила я. — Кто автор?

Андреев упёрся в меня мутным исподлобья взглядом и проскрипел:

— Какая-то неизвестная девочка. Она, наверное, сегодня не придёт. Я ей послал приглашение, она не ответила, не знаю, может, письмо не дошло. Да и посылал-то, как на деревню дедушке. С одной стороны, без автора обсуждать… — он прищёлкнул языком и сделал рукой «ай-на-нэ». — А с другой — неплохая повесть, почему бы не обсудить?

— Ой, — мгновенно сориентировалась Люба Сердюкова. — А можно прийти послушать? Так интересно!

Андреев, само собой, разрешил.

На Лито не оказалось знакомых лиц, и разоблачить меня было некому. Надёжно спрятавшись за могучей спиной Сердюкова, я слушала откровения моих читателей.

Первая девушка оказалась моралисткой. Тоненьким голоском она негодовала на автора за малое сопереживание жителям затопленной зоны.

— Насчёт положения дел в городе — мне понравились описания. Но мне совершенно не понравилось то, как автор описывает поведение молодёжи. Бессердечные какие-то. Там же наводнение, горе, трупы, семьи рушатся. А у них какие-то свои дела, они как будто вообще не обращают на это внимания. Если бы я была там, я бы за каждую семью переживала, за каждую кошку!

Андреев откинулся на спинку стула и закашлял смехом:

— То есть ты днём нагляделась на трупы, вечером сидишь переживаешь, к тебе подходит друг и говорит: «На-ка выпей, отпустит!», а ты ему отвечаешь: «Нет у меня времени водку пить! Я за кошку переживаю!» Так что ли?

Девушка смутилась. Андреев покачал головой, достал из сумки плоскую фляжку и причастился к её содержимому.

Следующие читатели искали в тексте блох, ругали власть, обсуждали историю описания котяток в русской литературе и необходимость поиска языка, каким надо писать о катастрофах. Равнодушным остался только портрет Шолохова на стене. В середине вечера пришла крупная девочка в очках. На неё посмотрели с подозрением и тут же спросили, не она ли автор. Девочка перепугалась, чуть не расплакалась, и от неё отстали.

Самые жаркие споры возникли по поводу фразы «дашь одному — от остальных не отобьёшься».

— Девушки не могут так думать! — возмущался какой-то мужчина с повадками застенчивого подростка. — Она как о товаре об этом говорит!

— При чём тут товар? — защищала меня женщина в годах. — Мои взрослые дети ещё и покруче выражаются. А от этой фразы сразу перед глазами встаёт картинка: как много там было молодых привлекательных парней. Очень удачная фраза.

— Конечно, удачная! — поддержал её мужчина с таким лицом, на котором усы запоминаются даже в случае их отсутствия. — У неё и про «цветочек» очень ёмко! Не «труп», не «ноги-руки», а «цветочек» — и от этого становится прямо жутко.

— А по-моему, это просто неспособность автора обращаться с языком. Вы же все пошли у неё на поводу и додумываете за неё то, что она должна была сказать, но не говорит. Просто таланта нет, чтобы сказать! — вмешалась коротко стриженая и уверенная в себе барышня.

Я почувствовала, как на лице задёргались мышцы, обхватила щёки ладонями и стала смотреть на свой ботинок.

— У неё же ни одного итога, никаких выводов! Сплошное описание и то с «блохами». А ведь и юридический документ можно описать так, что он станет произведением литературы. Это обычное авторское бессилие, потому здесь и «даст — не даст» и все остальные корявости.

— Не должна она так выражаться! — ни к селу, ни к городу заверещал женский голос от противоположной стены. — Если хотя бы одному мужчине неприятна такая формулировка, значит, автор не имеет права так выражаться!

Андреев отставил фляжку, повернулся на звук и спросил:

— А вы сами-то читали?

Женский голос возмущённо ответил:

— Нет, и не хочу! Мне по комментариям понятно, что не стоит тратить на это время.

— Не читал, но осуждаю… — шепнула мне Люба.

— Признаваться-то будем? — так же шёпотом спросила я её.

— Конечно! Знаешь, как прикольно будет! — и подмигнула.

Внезапно очередь выступать дошла до нашей троицы.

— Вы читали? — спросил Андреев.

Мы с Любой дружно замотали головами. Сердюков посмотрел на нас ехидно и заявил во всеуслышание:

— А я читал.

— И что же вы нам поведаете?

Сердюков неторопливо достал из сумки распечатку моей повести, сел поудобнее, прокашлялся (меня уже заметно трясло) и начал речь. Говорил он недолго, но обстоятельно, и к концу его выступления даже я была убеждена в том, что написала великое произведение.

— Сашк, — шепнула я ему, пока все переваривали услышанное. — А теперь встань и скажи, что женское имя на обложке — это твой псевдоним…

Сашкино выступление странным образом изменило мнение большинства. Внезапно выяснилось, что, повесть удалась, автор неплох, но отношение читателей ему стоит учесть. А это значит, что надо записать все высказанные мысли и отправить их автору по электронной почте… Тут я не выдержала, наконец-то высунулась из-за спины Сердюкова и попросила слова.

— Знаете, — сказала я, — я сюда случайно сегодня попала. Меня никто не предупреждал, что будет обсуждаться моя повесть. Но всем спасибо, было весело! — и села обратно.

После минутного затишья начался переполох, запрыгали восклицания, и следом за ними вопросы: действительно ли я автор, на самом ли деле я была волонтёром, не хочу ли я дописать или переписать повесть через некоторое время. Я ответила, что да, это я, волонтёром была, переписывать не хочу, но, возможно, напишу что-то вроде продолжения.