Плач Персефоны - Константин Строф Страница 18

Шествие смялось, но продолжало движение вперед, постепенно поднимаясь над землей по единственной улице, более напоминающей тоннель. Она – и темный город с ней – шла кругом и медленно вверх, и Пилад, еще не видевший ни одного окна, ни одного хода в стене, не знал, имеет ли она конец. В темноте он поскальзывался на мокрых камнях. Но немедля вставал, подхватываемый нескончаемым потоком бредущих тел. В ладонь ему неизменно тыкался холодный нос пса, напоминавшего о себе. Начатое, словно ублажая чью-то летучую мудрость, продолжалось, гудели тысячи ног, и, казалось, земля начала под их напором кривиться. Они шли по кругу, а город будто бы раскачивался в такт, вращаясь чудовищной юлой. Либо просто улица потеряла свою первоначальную ровность. Все сместились к наружной стене. Пилада сжало находящимися поблизости, щедро обдав смрадом и засвидетельствовав неискушенность его чувств. Непрестанно кто-то падал и сдавленно звал, но прочие, не обращая внимания, двигались дальше. Шаг за шагом, будя окаменевшие тысячелетия. Крапчатые лица и руки мелькали со всех сторон. Рыбьи рты широко раскрывались и хищно тянулись к воздуху, в испуге забившемуся под своды. Из складок одежд с воем и писком сыпались темные клубки крыс и нетопырей. Пес, странно напоминающий и тех, и других, и римских легионеров в придачу, клацал без разбора зубами. Прокусывал головы, лакомился мозгом. И забыл о Пиладе.

Пилад почувствовал затылком холод и очнулся в одиночестве. Куда все исчезли, было сложно сказать. Вполне возможно, пошли в обратную сторону. Сколько лет минуло с начала подъема? Вышло забраться так далеко, что улица потеряла уклон. И нельзя было сказать твердо, какой путь куда ведет. Лишь белый печальный пес остался верен. А сейчас слонялся где-то поблизости, тяжело дыша и похрюкивая. Меж тем на улицу стал пробиваться свет. Он шел из теснящихся друг к другу домов, но не разглядеть было, что происходит внутри.

У одной из дверей стояла молодая худосочная девица. Пилад подошел ближе и в тусклом киноварном свете разглядел ее лицо, отмеченное преждевременным опытом. Ее черты нельзя было назвать красивыми, но чем-то они притягивали взгляд. И не было препятствий помыслам и изумлению, держащемуся издавна поблизости. Из облачения на привратнице были высокие ботфорты с раструбами и нарукавники, точь-в-точь у служащей старосветской канцелярии. Создания такого сорта, как правило, коротко, но крепко спят и отменно разбираются, где место твердому, а под чем мягкому, и вряд ли спутают когда-нибудь. Улыбнувшись изысканному виду, Пилад подошел ближе, наперед отнеся малышку к существам не слишком благовонного порядка.

– Здравствуй, Пилад. Долго же ты отсутствовал, – первой заговорила она. – Негоже заставлять девочку ждать.

Пилад улыбался в ответ, переминаясь с ноги на ногу, и молчал.

– Не отпала, небось, охота до солонинки, – снова говорила она, призывно играя безволосыми бровями. Склонив к груди голову, показала язык, и с затылка Пилада к пяткам посыпались мурашки.

Он воровски осматривал сторонящееся стыда тело. Чуял его густой запах и, одурманенный, вскоре стал монотонно кивать, прекратив, только когда взяла она цепко его запястье и повела внутрь, шаркая стоптанными подметками. За дверью не оказалось ничего, кроме ничтожного размера комнаты, в центре которой имелся круглый лаз. Оттуда шло горячее удушливое дыхание, и Пилад в неуверенности остановился. Но девица, хихикая, подтолкнула его вперед и, когда он уже наполовину влез, стала спускаться вслед, мягко тычась ему в лицо. От жестких коротких волосков у Пилада зачесался нос. Боясь отпустить шаткую лестницу, он спешил. И его спутница не отставала.

Пилад прислонился к стене, тяжело дыша. Он стирал рукавом пот со лба и перебирал давние обязательства и зароки. Время сбегало пеной, и нехорошим вышло удивление, когда не обнаружилось поблизости неугомонной маленькой спутницы. Пилад стоял посреди большой залы, представляющей собой полусферу. Чуть в стороне свешивалась лестница, по которой он только что победоносно спустился, а вдоль стен по кругу сидели на лавках всевозможных качеств люди и как один внимательно смотрели на него. Там были и оба изможденные вельможи, и долговязый проповедник, и рябой с исполинскими усами. Какие-то меченосцы, обряженные в рясы карлики, мясники в забрызганных фартуках с закатанными по локоть рукавами, калеки, недобро косящиеся на мясников, жирные слабоумные, жмущиеся друг к другу и сообща разминающие свои неразвитые гениталии, а подле их предусмотрительного конгломерата – неподвижно глядящие рыбами сапфировые джентльмены в котелках и манишках.

Пилад щелкнул роговыми веками. Какой-то навязчивый вопрос давно требовал немедленного решения, а он все не мог даже различить его сквозь шум несмолкаемых снаружи и внутри голосов. Что же хотел рассказать тот носатый пересмешник, первым встретившийся на нашем пути? – заговорил Пилад чужим голосом. Наверное, хотел в очередной раз поведать про Леду. Она сильно чтима среди торговцев перинами.

Кто-то хриплый и сердитый перебил его, сообщив, что он последний в добро принявшем его бестиарии, назвавшемся очередью. Пилад заметил, что стоит у занятой лавки, а на земляном полу у его ног сидит карлик в высокой шляпе пилигрима с пряжкой на тулье. Он уже вытянул у Пилада из брюк ремень и неторопливо устраивал у себя в сумке. Пилад гневно вскрикнул и попробовал отнять, но злобный цверг вдруг укусил его за палец. Пилад отдернул руку и испуганно шагнул назад. Со всех сторон поднялся смех. Пилад стыдливо спрятал руки в карманы и замер, подыскивая себе место. А вместо того заметил в стене крошечную дверь, в какую пройти не нагибаясь мог бы разве что обворовавший его. Да и то если б соизволил взять в руки свой несообразный головной убор, не иначе как снятый с какого-нибудь простодушного спящего. Все вокруг будто разом притихли, и Пилад услышал стоны – глухие, доносящиеся из-за двери. Она не была до конца прикрыта, и через щель Пилад разглядел убогую обстановку спрятанной за стеной клетушки. Коптящая свеча на столе освещала накренившуюся низкую кровать, на которой почивала голая необъятная баба. Ее поросшее редкими курчавыми волосами лицо было как раз обращено Пиладу. На лоснящихся несчетных складках сосредоточенно двигался тощий человечек, которого толстуха изредка шлепала богатырской рукой по куцему заду, удовлетворенно наблюдая вялые ответные содрогания.

Пилад в ужасе оглядел всех собравшихся. Руки сами схватились за скользкую от жира тысяч ладоней лестницу и понесли вверх. Провожаемый новым залпом единодушного хохота, он выбрался наверх, до последней перекладины боясь быть схваченным за голую щиколотку чьей-нибудь невидимой сердобольной рукой.

На улице с тех пор многое изменилось. Тишина оказалась в опале. Шел карнавал – или нечто на него похожее: некуда было ступить от незнакомого шелудивого люда, стоял страшный гомон, созывающий мотыльков и скучающих шестикрылых девочек, но никто б не поручился, ряженные ли вокруг.

Выбравшийся словно из жерла вулкана Пилад тут же был подхвачен под локти и оттеснен к выходу, а на его место уже лезли два корноухих близнеца, что-то рьяно обсуждая на неизвестном языке и истошно смеясь. Третий подоспел через секунду, почесывая просунутой за пояс рукой невидимое. Пилад, согбенный и вконец озлобленный, затравленно выглянул из двери и, заняв пару новых ругательств, стал искать глазами пропавшую блудливую стряпчую, будучи уверен, что она должна находиться где-нибудь неподалеку, зазывая в жутковатый бардак новых болванов. Однако живой афиши нигде не было.