Реверс жизни, или Исповедь миллиардера - Александр Кучаев Страница 18

Весь наступивший день Гудимов провёл в мыслях об ушедших годах и опять-таки о женщинах, преимущественно заморских.

Кроме Констанцы вспомнилась Глоя из Сиднея. С ней ему тоже было до удивления хорошо, прежде всего психологически. Она была словно создана для него. Однако оба они понимали, что их встреча – не более чем эпизод, краткая вспышка света над тёмной бездной жизни, и что они непременно расстанутся навсегда, сохранив сердечную склонность друг к другу.

Глоя чувствовала себя одинокой и незащищённой, и он всегда жалел её.

Но, пожалуй, только с Констанцей у него заходила речь о женитьбе.

Он всё пытался представить себя в роли скотовода, хозяина южноамериканского поместья, раскинувшегося от горизонта до горизонта, но у него это плохо получалось; каждый раз его видения неизменно возвращались к бутылке вина и однообразным портовым путанам, чувства которых к нему исчезали сразу по истечении оплаченного времени.

Следующей ночью Гудимову приснился необычный, фантастический сон.

Перед ним вдруг возник огромный перламутровый шар, переливающийся серебристо-розовыми поверхностными извивами – плывущими и непостоянными; он, этот шар, словно не имел весомости и отдалённо напоминал невиданных размеров мыльный пузырь или метеорологический зонд идеально правильной формы.

Ничего подобного в реальной жизни он никогда не видел, и данный объект никак не мог быть связан с накопленной информацией.

Необычная странная сфера могла прийти только из генетической памяти или какой-нибудь космической или иной неведомой дали. Или была навеяна чьим-то могучим интеллектом, способным вторгаться в черепные коробки обычных землян и привносить в них те или иные образы и явления.

Удивительная сфера распалась на отдельные невесомые же обручи, плавно накладывавшиеся один на другой; в считанные мгновения они сложились в одно целое, образовав огромное перламутровое кольцо.

Внутри кольца тоже совершенно неожиданно, словно из тонкого мира, проявился отчётливый образ, лик какого-то человекоподобного создания. Проявился в половину роста и был явно божественного, совершенно отличного от нынешних землян происхождения. Он был велик внешне и бесконечно могуч духовной силой, лучился каким-то особым внутренним светом, придававшим ему ореол святости, и отличался неземной красотой и необыкновенным, поистине неизмеримым космическим спокойствием, совершенно не сравнимым ни с чем повседневным, мирским.

Загадочный гость некоторое время неотрывно смотрел на маленького человечка с высоты своего величия, а Гудимов всё как-то мелко, бестолково суетился перед ним, досадовал на эту свою недостойную суету и… был бессилен остановить несвойственное ему мошкариное поведение.

Он стыдился самого себя; было страстное желание хоть немного соответствовать богоподобной монументальности субъекта, появление которого, несомненно, что-то да значило, хотя бы немного сравняться с ним в бесконечном вселенском спокойствии, да только все потуги его оставались тщетными.

Затем чудный образ исчез так же внезапно, как и появился.

Гудимов проснулся и почувствовал, что досада на свою недавнюю ничтожность и незначительность не только не ушла вместе со сном, а даже усилилась.

Одновременно в глубинах сознания зародилось и чувство довольства оттого что на протяжении всего «сеанса» сновидения он действовал как абсолютно здоровый человек, вполне владеющий обеими руками и ногами и способный к стремительным скоординированным физическим действиям.

Ещё его грел сам факт появления странного божественного образа – как будто это была предварительная награда за… За что – он и сам не знал. В какой-то мере он почувствовал себя избранником. Высшая сила словно отличила его, выделив из сонмища других человеческих особей, оставшихся в повседневном стане забвения. Но зачем ей, этой силе, понадобилось выделять его?

После полуночи выпал снег, редкий в этих местах. Забелевшие окрестности изменили свои очертания. В белые одеяния укутались плодовые и декоративные деревья, тоже в значительной степени принявшие иной, сказочно-волшебный вид. Лишь воды озера, начинавшегося в полутора десятках метров от подъезда дома, ещё более чем обычно тёмно выделялись на снежном белеющем фоне.

Уже на рассвете Гудимов встал, разглядел в мути сумерек едва наметившуюся плюсовую отметку термометра, закреплённого за внешней рамой окна, накинул на себя утеплённую стёганую куртку с позолоченными пуговичными якорями и вышел на заднее крыльцо.

Присев на ступеньках, сунул в рот сигарету, но не закурил. Не хотелось ему в этот момент нарушать физиологический комфорт, привносимый в организм свежим чистым воздухом, охлаждённым только что выпавшим снегом.

Перед внутренним взором снова появились и поплыли черты ночного «гостя» в контуре перламутрового обруча. Затем они незаметно сменились тонким изящным обликом молоденькой горничной.

Что-то единое, общее было у неё с темпераментной Констанцей, канувшей в далёкое непроглядное прошлое. Бесспорно, присутствовали и явная похожесть лица, и взгляд, и фигура, и определённая психологическая порывистость.

И даже голос, звучавший не одинокой нотой, а мелодичным аккордом, почти в точности повторял певучую тональность испанской речи, так сладко истекавшей с алых женских уст в сан-мигельском гостиничном номере.

Гудимов закрыл глаза, и в ушах несколько асинхронно зазвучали упоительные слова и дочери аргентинского латифундиста, и новоявленной знакомой Полины – дочери управляющего поместьем.

Незаметно они слились в одно целое, и вслед за ними проявился какой-то новый, непрестанно повторявшийся, необычайно нежный и чистый звук. Какой – он сначала не понял, и лишь спустя сколько-то мгновений до него дошло, что это дают знать о себе капли талой воды, падающей с козырька над крыльцом.

Да, вот они, эти капли, едва видимые в не совсем ещё растаявших сумерках. Одна за другой низвергаются они в сточный керамический жёлоб и поднимают встречные столбики такой же прозрачной текучей субстанции.

Уместно отметить, что мой гринхаусский домоуправ обладал исключительно тонким слухом. Кто знает, если бы природа не наделила его неодолимой силой и буйным нравом, заслонившими другие качества, может, быть бы ему не моряком и неукротимым воителем, а выдающимся музыкантом или… Словом, человеком, имеющим прямое отношение к высокому искусству.

И вот теперь только, когда организм его ослабел, успокоился и полностью очистился от водочных паров, начал он легко и верно воспринимать тончайшие звуковые вибрации окружающей среды, слышать их и постигать не только слуховым аппаратом и содержимым черепной коробки, но и каждой клеточкой своего большого, некогда могучего тела.