Женские праздники - Сергей Таск Страница 16

Ты килечку на черный хлеб положи. Вот. И сверху лучок. Это что, мы с тобой вдвоем бутылку усидели? Нормально. Открывай, а как же. Ты завтра не работаешь, а я пару раз честь отдам и свободна. Тебе напомнить, как девушки честь отдают? Звонит мне в десять утра начальство: пишешь? Пишу. К завтрашнему дню, смотри, чтобы сценарий был готов. Есть! Я им девичью честь, они мне домашний день. А у меня, между нами, девочками, передача уже смонтирована, хоть сейчас в эфир. Так что мы с тобой, Ириша, пьем свои законные фронтовые сто грамм. Сто на Ленинградском фронте. Сто на Белорусском. Всех не перечислишь. От мужиков только успевай обороняться. Короче. Ты меня, подруга, не перебивай, а то я нить потеряю.

Сеня Котляр – тот еще фрукт. Ты его анамнез читала? Ну что ты! Дядя Зигмунд отдыхает. Ему не было трех лет, когда умерла его мать. Папаша находит себе кухарку и тут же с ней расписывается, чтобы без куриных котлеток не остаться. Нашел дуру, она сумки котлетами набила – и к себе в деревню, а наш Сенечка палец сосет. Потом в аварии погибает отец, а мачеха выходит замуж за ревизора. В общем, как в сказке: «Кто в тереме живет?» Он и хотел бы пожить по-человечески, и страшно ему – а если завтра в город «зеленые» придут! Такие вот родимые пятна, попробуй выведи, так что от химчистки № 6 Бауманского района тебе коллективное спасибо. Будем здоровы.

Я тебе так скажу: слишком гладко мы с Сенечкой покатили. Так не бывает. Мужик живет у меня которую неделю, в мастерскую его палкой не загонишь, листает альбомы, уху варит и при этом не пьет. То есть чисто символически. Сеня, говорю, так тоже нельзя, организм привык работать на горючесмазочном материале, и вдруг – стоп, машина! А у меня, говорит, есть посильнее галлюциноген. Это он про меня. А у нас, действительно, амур-тужур. Возвращаюсь с работы – ужин на столе, свадебные хризантемы, Котляр в новой белой рубашке, и борода, заметь, волосок к волоску. И что еще мне не понравилось – с Борькой они сразу спелись. Наверняка пообещал, что они от мамы вместе смоются в какую-нибудь кругосветку!

Вот так мы с Котляром три месяца прожили. Душа в душу. Дикость, правильно? И на работе, как нарочно, все тип-топ. Два раза утром проспала, прилетаю на Шаболовку с пропеллером в одном месте, и что ты думаешь? Мою смену отменили. Оба раза. Даже на вид не поставили. Это как, по-твоему? У меня сердце не каменное, я же понимаю: не к добру это! Ох, говорю, Сеня, предчувствия у меня, вот увидишь, плохо это кончится. А он: ты что, сглазишь. Я вроде немного успокоилась, а он, бац, старую картину продал. Тут уж у меня сомнения отпали: всё!

Себе-то налей. За мужиков пить не будем, много чести. Давай знаешь за что выпьем? За плохое зрение! Вот мы, бабы, все видим, все сечем, а много нам счастья прибавилось? Ну! А я тебе о чем! Нам бы шоры на глаза или, лучше, штукатурки в два слоя – цены бы нам с тобой не было. А вот Котляр, ему хорошо. Он дальше своего носа не видит. У него правый минус десять, а левый он вообще не проверяет, чтобы не расстраиваться. Ты видела, как он рисует? Как будто бумагу обнюхивает. А почему он по специальности не работает? У него же классная специальность, огранщик драгоценных камней! Только успевай огребать! А кукиш с вологодским маслом, Семен Абрамыч, не желаете? Я же говорю, слепой как котенок. На чем я и погорела. Я не понимаю, мы уже выпили? За слепых, Ириша! За тех, кто ни фига не видит, и хоть бы раз в говно вступили! К нам, как ты понимаешь, это не относится.

В ноябре, помнишь, я в ГДР ездила? Ну вот. Навезла я тогда своим мужичкам разного шмотья, но это я так, к слову. Добили Сеню очки. Настоящие, цейссовские. Я сначала не въехала. Вижу, помрачнел мой Сеня. Вот и я подумала: с чего бы это? Дорогая вещь! Еще бы не дорогая. Я на эти очки, можно сказать, весь свой золотовалютный резерв ухнула. А у мужика с пол-оборота счетчик включился. Вот она, яма! Сверху веточки, листочки, сослепу и не разглядишь. А потом поздно. Никакие это не очки. Медвежий аркан. Конец вольной жизни. Теперь только по гостям на веревке ходить и барыню плясать. Я это в его глазах бегающих прочла. Почуял зверь опасность.

Слушай, что-то мне поплохело. Это килька. Точно я тебе говорю. Пряный посол. Они ее в красном вине вымачивают, а лечить надо подобное подобным. Давай лучше еще водочки. За Семен Абрамыча. Через него мы, можно сказать, породнились. Товар сдан, товар принят. Правильно я говорю? А ты пить не хочешь! Теперь всё. Не получилось отдать мужика в хорошие руки. Пропадет. Давай за Сеню! Пусть земля ему будет пухом. Нет, это я что-то не то сказала. В общем, пусть он нигде долго не задерживается. Чтобы никому не было обидно. Поехали!

Чего дальше было? А я разве не рассказывала? Ну ты видишь, что у меня с башней! Все из-за него, руки-ноги ему поотрывать. Короче, запил наш Сенечка. Обоняние у меня, сама знаешь: я от запаха перхоти мечусь, как беременный таракан. А тут все симптомы. Я его за жабры: пьешь? Выдумала тоже! Слушай, говорю, Котляр, если ты у нас такой ранимый, я тебе сама налью, а втихаря пить – это я квалифицирую как подлую измену. Он мне эти слова, естественно, припомнил. Рассказываю ему, кого я хочу к нам на Новый год позвать, а он мне внаглую заявляет: я, говорит, всегда встречаю эту ночь с одной своей сокурсницей. В лесу. Отлично, говорю, еще один человек под елочкой поместится? Это из серии «Монтера вызывали?» Короче, тридцатого, договорились, устраиваем маленькое суаре, и он меня знакомит с таинственной незнакомкой.

Ты чего, спишь, что ли? Сейчас будет самое интересное. Тридцатого набежала вся мишпоха: Шура Большой, Шура Маленький, Додик, Стас со своей кулемой… Ты тоже была? Это хорошо. Ну? И как она тебе? Да ты что, они у нее травленые. Такие же, точь-в-точь, как у тебя. А я тебе о чем. Я тоже заподозрила. Я ей сразу, еще в прихожей, свою щетку подсунула. Спи спокойно. Волос белый, а корешок черный! Вот так вот, подруга. Это нас с тобой на мякине не проведешь, а эти дурачки все за чистую монету принимают! В общем, я тогда перенервничала, а ты меня знаешь, я, когда немного нервничаю, я много пью. Ты во сколько ушла? Ничего не помню. Я в ванной вырубилась, и всё. Сначала вроде как шумно и гамно, а потом – пуф! – и ты елочный шар в вате. И темно. Как в картонной коробке на антресолях.

Короче, я встаю и иду искать следы цивилизации. Хоть бы какой эскимос попался! Все обошла – лунный пейзаж. Дай, думаю, свет зажгу. Зажигаю. И вижу я, Ириша, на подушке две головы, рыжую и платиновую. Я свет сразу погасила и говорю, спокойно так, хотя и не сразу: чтобы через две минуты я вас здесь не видела! А сама иду к себе и становлюсь за шкаф. Почему, не спрашивай. Стенка мне нужна была. Слышу, оделись они по-тихому, и вдруг шаги. Семен Абрамыч. Ищет меня везде, хочет в любви признаться. А меня трясет, зубами чечетку отбиваю. Как он меня за шкафом не нашел, сама удивляюсь. Так и ушли.

Ну, дальше ты знаешь. В семь утра я тебя разбудила телефонным звонком, и что ты мне сказала? Срочно шей новое платье! Гениально. К одиннадцати платье было готово, и, когда я его надела, я поняла: пробил смертный час Сени Котляра. Я снимаю трубку и очень спокойно предлагаю ему заехать за личными вещами. Через полчаса – стоит на пороге. Бледный как смерть. Знаешь, как он объяснил свое падение? Ни за что не догадаешься. Это был единственный способ сделать так, чтобы я его выгнала, потому что по своей воле он от меня никогда бы не ушел! Мы обнялись, он взял свой баул и тихо вышел. Это было красиво.