Женские праздники - Сергей Таск Страница 17

Я, художник, без пяти минут гений, летел на аэрофлотовских крыльях любви к предмету моей заочной страсти – городу Большого Яблока. Он встретил меня румяным манхэттенским бочком, игравшим в лучах закатного солнца, но вот спустя каких-нибудь три года я вынужден признать: этот город оказался мне не по зубам. Не я его – он меня пожевал и выплюнул. И где я теперь со своими амбициями, с нераспроданными картинами, с невыплаченной арендной платой за четыре месяца? В Шипсхед Бэй, где ж еще. Там, где такие же, как ты, высокомерные неудачники, не признающие в тебе соотечественника, бродят по берегу или часами пялятся на вечерний залив – этот праздничный торт со свечами, на который мы можем только облизываться. Вчера один такой, на променаде, потрошил урну – мог ли я не узнать характерного шороха? – но когда я неожиданно вынырнул из-за кустов, что я увидел? Этот тип, который печатал стихи в светлом «Завтра», прежде чем оказаться в мрачном сегодня, уткнулся в газету. При лунном свете, чтоб я сдох. Хотя мне-то что? Здесь каждый сходит с ума как умеет, а кто не умеет, того быстро научат. Нью-Йорк – город помешанных, главный дурдом, но политкорректным туземцам больше нравится слово «прибежище» или «пристанище». Здесь запросто разгуливают психи со справкой, но основная масса живет чинно и благородно с диагнозом «депрессия» во всех ее стадиях и разновидностях. Эти люди чистят зубы флоссом, улыбаются клиентам, превышают скорость в разумных пределах и изредка даже достигают главной цели жизни, которую глянцевые журналы давно определили словом «оргазм». Но раз в неделю, как часы, они сидят в роскошной приемной с умиротворяющими эстампами Эндрю Уайесса на стенах, в мягких кожаных креслах в ожидании священнодействия под названием «сеанс», прикрываясь этими самыми глянцевыми журналами и исподтишка изучая таких же особей, респектабельных и невозмутимых.

Во время моего первого и последнего визита к псих-врачу я так, это уж точно, не выглядел. Хотя бы потому, что сотни баксов, вырученных за картину, могло мне элементарно не хватить. Эти шринки шинкуют «капусту», только подноси. «Должно хватить, – заверил меня Эдди. – К эмигрантам из Восточной Европы у него слабость. Жена у него чешка, в смысле венгерка». – «Так чешка или венгерка?» – «А разве это не одно и то же?» Пришлось выучить с десяток слов на двух языках – я должен был, кровь из носу, произвести хорошее впечатление. Между нами, я уже дошел до ручки. Это был мой последний шанс. Вообще-то в это выворачивание души наизнанку, которое честнее было бы назвать выворачиванием карманов, я верил, как в загробную жизнь. Но тот же Эдди клялся и божился, что доктор Шорт вытащил его буквально с того света. Бедняга Эдди свихнулся на русских ракетах. Он был убежден, что все начнется с Нью-Йорка. Он прятался в подвалах домов, но нигде не чувствовал себя в безопасности. Совершая вынужденные короткие перебежки, он мчался, прикрыв голову газеткой и петляя как заяц. Всех ньюйоркцев, ежедневно подвергавших себя смертельной опасности, Эдди считал законченными шизами. Вскоре после нашего знакомства его фобия перешла в новую фазу. В результате математических расчетов Эдди пришел к выводу, что никакой подвал от ядерного взрыва его не спасет, а значит, надо зарываться глубже. Таким идеальным бункером представлялась ему подземка, где, как он выяснил, уже проживала половина Нью-Йорка. В этих катакомбах Эдди окончательно сгинул, завещав меня доктору Шорту.

Доктор был чем-то похож на Уильяма Хёрта в роли психиатра, который разрывается между двумя чокнутыми сестричками. Такой выпускник престижного университета в интеллигентных золотых очках – перелопатил гору умных книжек, а теперь подгоняет под них живых людей. И все же он мне скорее понравился. Он не стал набивать себе цену, рассказывая о благодарных пациентах в Лапландии и на Мадагаскаре. Он предложил мне настоящий кофе вместо бурды, которую принято давать в подобных заведениях, и буднично так, не давя на психику, спросил: «Ее зовут?..» Наверно, на лбу у меня прочел или случайно в «яблочко» попал. Почему-то мне сразу захотелось выложить ему все как на блюдечке.

– Если бы я знал, как ее зовут, я бы здесь не сидел. Я бы открыл телефонный справочник и через час купался в «дельте Амазонки», вместо того чтобы устраивать душевный стриптиз перед умником с гарвардским дипломом.

– Принстонским, – поправил он меня с грустной улыбкой.

– Час от часу не легче. Могу себе представить, сколько лапши на уши вы навешиваете своим клиентам. Доктор Ф. отдыхает. Хочу сразу предупредить, со мной можете не стараться. Зонтики мне снятся только после дождичка по четвергам.

– Я надеюсь, за консультацию вы недорого берете?

Он мне нравился. Я в нем угадал родственную душу. Мы еще не копнули вглубь, но я пятой точкой почувствовал: вот кто мне нужен. Интересно, да?

– Для вас, – говорю, – бесплатно. Ммм. Кофе у вас – не фуфло.

– Я тоже должен сделать вам комплимент. Для эмигранта вы неплохо освоили местный жаргон.

– Вообще-то я себя эмигрантом не считаю. Художники народ беспаспортный. Поставил под картиной закорючку – вот и виза.

Он одобрительно покивал со своей печальной улыбкой:

– Хорошая философия, мистер Касовский, но ее опровергает ваш акцент.

Тут я ему выдаю из моего запасника. По-чешски – никакой реакции. По-венгерски – не врубается. Иду ва-банк:

– Ваша жена откуда родом будет?