Танатос - Рю Мураками Страница 15

— И вот поэтому он и отправился в Матансас, а вы знаете такой город, как Сьенфуэгос?

— Да.

— Очень красивый городок, дома все белые, там есть площадь, а вы знаете еще Санта-Клару?

— Слышал название, но никогда там не был.

— А в Матансасе есть старый кинотеатр?

— Я всего лишь раз был в Матансасе, но только туда и ходил.

— В этот кинотеатр мы вместе с учителем ходили на «Мунье-китос де Матансас», это известная группа, исполняющая румбу, и там же мы слушали еще одну, которая исполняет афро-кубинскую музыку. Вообще эти песни — просто прелесть, а вы любите румбу?

— Да.

— Когда учитель с вами разговаривал, он держал под ручку Кейко Катаоку? Когда он гулял со мной, то всегда говорил мне: «Рейко, дай мне руку», думаю, он говорил это всем женщинам, правда, я ни разу не спрашивала его об этом, так как это означало бы просить его о снисхождении, верно? я никогда не хотела, чтобы учитель пожалел меня, я вообще не хотела ничьего сострадания, отродясь, с самого момента моего рождения, я просто не могла представить себя изливающей душу перед кем-нибудь, я ненавижу людей, которые ждут от меня этих излияний, вот и учитель постоянно говорил мне: «Ничего, Рейко, каждый вправе излить свою душу; то, что такие люди не могут обойтись без чьей-то жалости, означает, что у них было несчастливое детство; способность к жалости — это доверие, это состояние идентичности с окружающим миром, если человек не обладает такой способностью, он не сможет жить; я не имею в виду случаи вроде: «государство заботится о нашем благе», я говорю о внутреннем доверии, о доверии к самому себе, это является основой соответствия, а те, кто поступает иначе, обречены на всевозможные мытарства, на бесплодные попытки найти другую возможность соответствия, такие люди жалки; ты должна была бы задержаться в этой человеческой категории». Я прекрасно поняла, что хотел сказать учитель, но все равно я не могла поступить так же, пока была рядом с ним, ибо я знала, что как только учитель заметит, что я зависима от его жалости, я начну презирать его… так что, когда он разговорился с вами, с ним была Кейко Катаока?

— Я никогда не встречался с господином Язаки, и меня зовут не Накамура.

— Ах да, — ответила мне на это Рейко и снова принялась за своего лангуста.

Я заметил, что остальные посетители, главным образом мужчины, поглядывали на меня с завистью. Рейко выглядела куда лучше их спутниц. Ее белая кожа не очень смотрелась на тропическом курорте, но здесь, в старой резиденции, это было совсем другое дело. От Рейко, вернее, от ее кожи, такой гладкой и нежной, исходило сияние, и остальные женщины с их благоприобретенным загаром казались одинаково тусклыми. Рейко обладала силой и красотой, и тот, кто находился рядом с ней, сразу понимал, что сравнение уместно не только при сопоставлении сортов вин, ресторанов или, к примеру, мрамора — женщины тоже не равны между собой.

Продолжение этого бессмысленного разговора грозило свести меня с ума. Рейко была очень точна при выборе слов, да и мои ответы она выслушивала внимательнейшим образом. Каждое произнесенное ею слово звучало ясно и твердо. В ее манере речи не было ничего расплывчатого. Память у нее была просто замечательная. И лишь вопрос ее отношения ко мне вносил очевидную путаницу. Она казалась мне охваченной тяжелым мороком, кошмаром, который, полностью завладев ее духом, пытался прорваться внутрь ее. Если я пробовал вернуться к ее истории, то мгновенно терял всякое понимание происходящего. Счастье еще, что никто из посетителей не знал японского языка, а следовательно, не мог подслушать нас. Потому что, устав от нескончаемого абсурдного диалога, я сдался и признал, что являюсь тем самым Накамурой. Я выдохся вконец, словно муха, высосанная пауком. Я понимал, что беру на себя слишком много, что человек может в конце концов потерять доверие к самому себе и окончательно погибнуть в пучине безумия. Это и пугало, и одновременно привлекало меня. Я не мог не признать, что, выдавая себя за другого, испытывал некоторое наслаждение.

— Так, значит, вы не играете на ударных, правильно я вас понимаю?

— Нет.

— Но, простите, а что же вы здесь делаете? На Кубе трудно прожить, не владея профессией.

— Я фотограф.

— Фотограф? Вы окончили Токийский университет по специальности фотографа? Да ведь и господин Накамура тоже! Господин Накамура, мне кажется, тоже был фотограф.

Дело в том, что я действительно закончил Токийский университет, факультет искусств по специальности фотография. И, возможно, этот Накамура тоже. Но меня-то звали не Накамура, Накамура был кто-то другой. Я даже не знал, существует ли он в действительности или нет. Но убедить Рейко, что я не Накамура, мне было не под силу. Я начал испытывать неодолимое желание поскорее закончить этот ужин и выйти из ресторана. Тогда бы, полагаю, тема разговора несомненно изменилась. Разглядывая сложнейшие узоры на облицовке стен, я почувствовал, как у меня потеют подмышки. Рейко же, кажется, не потела вовсе.

— Значит, вы не перкуссионист, а фотограф, так?

— Совершенно верно.

— Тогда я ошиблась. Никогда не следует полагаться на свою память, так что извините меня, пожалуйста; но как, вы сказали, вас зовут?

— Казама. Пишется как «Казе» — ветер, и «Ма» — простор.

— Ах, так вы господин Казама… я и не помню, чтобы Накамура я звала по имени, я, видите ли, вообще никогда не обращаюсь к людям по имени; я говорила: «учитель», «Кейко Катаока», да, я звала ее Кейко, но это случалось крайне редко, поначалу я практически не разговаривала с ней, я никогда не требовала от других, чтобы со мной разговаривали, но когда учитель оставался со мной и с ней, кого он выбирал, а? Скажите мне откровенно, честно говоря, я сомневаюсь в своем ответе.

Рейко ничего не помнила о том человеке, которого звали Накамура. Для нее его как будто и не существовало. Все, что непосредственно не касалось ее или Язаки, было ей безразлично.

— Однажды я накричала на учителя, это случилось непосредственно перед нашим разрывом, до этого я никогда не возражала и не спорила с тем, что он говорил, но в то время я была влюблена в одного паренька и чувствовала себя очень сильной; в конце концов мы с ним тоже разошлись, иногда я думаю, что он был для меня всего лишь средством, чтобы освободиться от учителя, впрочем, это не важно… Однажды, когда мы занимались любовью с учителем, он, кончая, произнес имя Кейко, я не была уверена в этом на все сто, но все же сказала об этом, тогда у нас все шло сикось-накось, поскольку учитель догадался, что у меня есть любовник, а как он смог догадаться? Ну, в любом случае он догадался бы днем позже, так вот, я сказала своему приятелю, что не жила совместно с учителем, разве что когда мы путешествовали, а тут учитель стал названивать мне буквально каждый вечер, а ведь я уже жила вместе с приятелем, так что мне пришлось попросить его не отвечать на телефонные звонки; когда я звонила домой откуда-нибудь, я ждала до трех гудков, а потом вешала трубку. Смешно, не правда ли? Короче, я предупредила своего друга, да, он был всего на два года младше меня, но так как до него я все время проводила с учителем, мне казалось, что он очень молоденький; учитель вот-вот должен был догадаться, мне было очень страшно, и, поскольку в один прекрасный день все-таки это произошло, мне пришлось открыться учителю, пока дело не дошло до каких-нибудь глупостей; когда учитель позвонил, я сказала своему другу, чтобы он ответил и сразу же передал трубку мне, учитель, ясное дело, спросил: «Эй, Рейко, а это что за тип?» — «А, учитель, это всего лишь мой друг пришел проведать меня», потом молчание, учитель все тотчас же понял, а мне доставляло удовольствие, что он попсихует малость; ну а дальше пошло: «Ты живешь с ним, а? спишь с ним? и тебе нравится, да? он уже трахал тебя в задницу? а какую позицию вы предпочитаете?», а я ответила: «А вы кричите мне в ухо имя Кейко, когда кончаете», и на все его вопросы я реагировала только так, что, мол, вы из тех, кто выкрикивает имя другой женщины, занимаясь любовью, вот и докатились до таких пошлостей, и тут учитель удивился: «Неужели это правда?» Теперь я могу рассказывать об этом со смехом, теперь это только приятное воспоминание, но иногда я спрашиваю себя, а почему я все еще вижу это, почему я все еще там? и это страшно, не так ли? Ведь на этот вопрос не может быть ответа, учитель заставил меня страдать чуть ли не до смерти, но сейчас, когда я думаю об этом, мне становится ясно, что в те времена я не задавала себе вопросов без ответа; мне нравилось, когда учитель говорил: «Рейко, есть два типа людей: те, кто живет, умея любить себя, и те, которые проводят свои дни, не любя себя»; когда учитель сказал мне это, я подумала, что в Париже, наверно, я встречу кучу таких людей, как он, но так никого и не нашла.