Причуды среднего возраста - Франсуа Нурисье Страница 15

Они повсюду. Дерзкие, чувствующие себя властелинами мира. Они растут как трава. Даже не просто трава, а пырей. Но давайте не будем заводиться. Бенуа просто завидует им, а потому ненавидит. Ненавидит их гибкость. Их взгляд немного свысока. Даже не верится, что у них есть сердце. Авторы научно-фантастических романов двадцатилетней давности были неиссякаемы на выдумки: то на нас нападают растения, то порабощают собаки, насекомые, крысы. О наших сыновьях они такого подумать не могли. Вот она, принесенная приливом пена, вот она, наглость этих никчемных молодых людей. Порой он идет за ними по пятам или же останавливается где-нибудь поодаль, чтобы понаблюдать за их поведением. Мари такая же, как они, или почти такая же, она одна из них. Бесполезно к этому возвращаться. Хотя нет, давайте еще раз поразмышляем на эту тему, поразмышляем здесь, где сейчас находится Бенуа, — на углу двух улиц на стороне «Мютюалитэ», и везде вокруг него они: проходят мимо, прогуливаются, болтаются с мечтательным видом в высоких ботинках или разбитых «кларксах», узкобедрые, с нежными лицами под маской равнодушного презрения. Поразмышляем об этом. Его сыновья. Мари. С какой стати решать это абсурдное уравнение, представлять рядом Роже и Мари… Боль, которую мы причиняем себе таким образом, доводит нас до головокружения, это все равно что вонзать себе в тело лезвие бритвы, зло насмехаться над собой. Вот он стоит в задумчивости, этот здоровенный мужик, видимо, только что переживший какую-то катастрофу, потому что на лице у него застыло выражение человека, потерпевшего кораблекрушение, он стоит с пиджаком, перекинутым через руку, и всем своим видом — этой коротко подстриженной рыжей шевелюрой и полноватыми щеками — немного, если хотите, напоминает американского полковника, прошедшего Вьетнам, правда, этому вояке, видимо, не до чести мундира, не до наглаженных рубашек и парадного вида, он расхаживает по самому центру города таким мокрым и расхристанным, каким простительно лишь расхаживать по джунглям или вести бой. Но в конце концов, может быть, это для него тоже сражение, может быть, эти улицы кажутся ему не менее опасными, чем лес, почему нет? Хотя это совсем неважно. Никого из редких прохожих — в этот час все сидят за столом — не интересует мужчина, стоящий на углу улиц Монж и дез'Эколь. Если и следует присмотреться к нему повнимательнее — вот сейчас, когда компания молодежи расступается перед ним и обтекает его, словно река опору моста, — то именно потому, что нам понятно, о чем он сейчас думает: у него, как и у нас, не укладывается в голове, каким образом сестра вот этих студентов, одна из них, такая же, как они, могла хотя бы на мгновение оказаться в объятиях (всем известно, что означает это целомудренное выражение), так вот, могла бы оказаться в объятиях подобного типа — рыхлого, толстого, вялого и вместе с тем так нас всех ненавидящего, вы только посмотрите на его глаза, да ведь он просто расстреливает нас ими, застыв тут, на тротуаре, да-да, расстреливает! Ну ни дать ни взять эпизод из современного варианта «Булочницы» [4]. Хорошенькая машинисточка из пригорода в постели со своим шефом. Служанка, которая спозаранок, не жалея воды, трет кафель, а хозяин трахает ее в темном углу, пока мадам Жозетта наверху освежает свой перманент. От всего этого так и несет пошлостью. Мы же люди порядочные. А порядочные люди никогда не станут говорить напрямую о неприличном. Ну как можно представить себе, что эта девочка, про которую даже и не подумаешь, что она страдает от одиночества или нищеты, такая красивая и сияющая как новенькая монетка, средь бела дня вот так взяла и занялась бы любовью с этим дядькой, этим чинушей, уж никак не напоминающим покорителя женских сердец, а, скорее, похожим на потрепанного жизнью неудачника? Не надо рассказывать мне подобных дурацких историй за столом, это может отбить у меня аппетит. Проявите жалость к тому возвышенному, что еще есть в этом мире, к нашим диким зверям, к нашим козочкам, к нашим голубкам. Не надо подсовывать свое грязное белье молодым. Вы можете, если вам так хочется, представлять, как они занимаются любовью, но друг с другом, можете представлять их обнаженные тела, такие похожие одно на другое, их непосредственность четвероногих красавцев, их грацию… Впрочем, он все понял. Смотрите: он уходит. Он продолжает путь своей обычной усталой походкой вразвалку, направляясь к Латинскому кварталу. Что, еще поглазеем, господин полковник? Но нет, он поворачивает направо, к Сене, пиджак его по-прежнему перекинут через руку так, как это делали двадцать лет назад. Он пойдет вздыхать куда-нибудь в другое место. Замечательное решение. Там полицейские, больницы, церкви, магазины, ратуша, скатертью дорога, господин Мажелан! А воздух напоен запахами съестного, жареного мяса, острых приправ, вам пора бы набить ваше необъятное брюхо.

Это час резкой границы света и тени: между зданиями вертикально падают яркие лучи полуденного солнца. Бенуа идет по улице Сен-Жак, его неотступно преследует густой запах жареной баранины. Жаренной на углях, сдобренной по-провансальски разными травами, как любит мэтр Жеан, под кувшинчик охлажденного «Божоле». На террасах кафе сидят лощеные господа, уже почти что средних лет, и ни один волосок не шевелится у них на голове несмотря на ветер. Сорокалетние. Они так надраены, так щегольски выглядят, что приводят в уныние «солдат второго эшелона», озабоченных поиском спутницы жизни. На запястьях у этих мужчин блестят золотые часы с браслетами. Вот они, такие же как он, на сей раз действительно такие же, занятые тем, что, сидя перед полными тарелками, изливают душу, рассказывая о предстоящем разводе, ну просто плач Изольды. На них поглядывают бородатые мужики, усевшиеся прямо на тротуаре среди плевков, и голоногие девицы, бросившие возле стены свои рюкзаки, которые обнюхивает пегий пес. Арабы с загадочными лицами, обитатели улицы Сен-Северен, подпирают спинами афиши авангардного кино. Город… Бенуа шагает сейчас более целеустремленно. Он идет так быстро, как только может. Вот он переступает через чьи-то ноги в линялых джинсах, перегородившие ему дорогу. В сквере Сен-Жюльен-Ле-Повр люди сидят на скамейках и жуют чипсы, они плавятся на самом солнцепеке, от которого можно подохнуть, и глаза их ничего не видят: ни церкви ни неба. Их одолевает охота к перемене мест, упорное и какое-то животное нежелание подчиняться общепринятым правилам. Убивать время: это выражение словно вспышкой сверкнуло в лучах полуденного солнца. Бенуа шагает и чеканит слова, пульсирующие у него в голове. Посредственность. Я посредственность. Ошибкой будет думать, что жизнь заставляет мучиться лишь людей, отмеченных печатью исключительности. Даже самый дремучий деревенский мужлан может вдруг броситься головой в омут или повеситься в своей риге. Мелкие служащие с зарплатой шестьсот франков в месяц лишают себя жизни из-за несчастной любви. Сколько на одного самоубийцу-герцога приходится самоубийц-почтальонов или самоубийц-каменщиков? Когда буря бушует на узком пространстве, она производит там невообразимые разрушения. Оказавшись пленницей, она крушит все вокруг. Не существует иерархии жизненных потрясений, сходной с иерархией социальной. Все мы одинаково тяжело переносим бессонницу, страх перед надвигающейся ночью, старение организма и страдания любимых нами людей. К чему рядить героя в праздничные одежды? Кто-то способен достойно держать удар, кто-то же просто опускает руки. Приходит день, когда те, кто лет пятнадцать — двадцать пытался прятаться за обманом, бросают это занятие. Каким образом каждый из них понимает, что для него настал такой день? Я повидал немало подобных трагедий, приключившихся с людьми, с которыми связан по работе. Порой это было столь грустно, что я начинал ненавидеть свою профессию. Не нашедшая своего читателя книга, провал, авария. (Опять авария?..) Даже речи быть не может о том, чтобы кто-то из тех, кто трудится на литературной ниве, вернувшись вечером домой, спокойно уселся ужинать, если директор издательства только что ругал его и называл бездарным писакой. «Вышел новый роман Дюпона, самый слабый из всех его произведений»: целые три колонки посвящены этой ругани, и мадам Дюпон, конечно же, все это уже прочла. Мадам Дюпон самый лучший эксперт в вопросах критики, клеветы, похвал и славы. Вечером она будет утешать своего муженька, обвиняя весь мир в глупости. Она будет кудахтать над несчастной жертвой и доведет его до приступов тошноты. Писатель, которого никто на этом свете не понимает, кроме его собственной супруги, приговорен. И вот в семьях таких литераторов начинает клубиться ненависть, спокойное и достойное существование внезапно дает трещину, и его уже невозможно склеить. В конце концов глава семьи не выдерживает и ломается. Все кончено: этот автомат уже не подлежит восстановлению. Детали его утеряны, каркас треснул. Эта профессия — настоящая мясорубка. Сегодня я больше не в состоянии осыпать ласками мертвецов. Сейчас на первый план вышла моя собственная судьба и заслонила от меня всех остальных людей. Истории их страданий больше не трогают меня. «Трудности жизни»! Наверное, мне так плохо из-за того, что я перегрелся на солнце. И еще я ужасно хочу есть, у меня разыгрался зверский аппетит, меня мучает просто непреодолимое желание нажраться, какого я никогда в жизни не испытывал. Я сам загнал себя в угол, и в этом все дело…