О чем я говорю, когда говорю о беге - Харуки Мураками Страница 13

Фотограф из журнала, Macao Кагэяма, должен был ехать в сопровождающем фургоне и по ходу дела снимать все мероприятие. Забег был неофициальный, на столики с водой рассчитывать не приходилось. Договорились, что я буду периодически останавливаться и подходить к фургону напиться. Греческое лето — штука жестокая. Я понимал, что нужно быть очень бдительным: с перегревом и обезвоживанием шутки плохи.

— Мураками-сан, — сказал фотограф, с интересом наблюдая за тем, как я готовлюсь к забегу, — вы ведь не собираетесь бежать всю трассу до конца?

— Разумеется, собираюсь. Я же за этим сюда и приехал.

— Вы серьезно? Если вы пробежите пару сотен метров — этого нам вполне хватит. Сделаем несколько кадров — и все, до финиша бежать необязательно. Все так делают. Хм, я смотрю, вы и впрямь решительно настроены.

Иногда я вдруг перестаю понимать, как устроен этот мир и как в нем все работает.

Полшестого утра я стартовал со стадиона, на котором потом проходили Олимпийские игры 2004 года, и взял курс на Марафон. В Афинах только одна главная автострада. Когда бежишь, начинаешь понимать, чем греческие дороги отличаются от других: вместо гравия здесь подмешивают в асфальт мраморную крошку, поэтому дорога блестит на солнце, да еще и скользит к тому же. Особенно осторожным нужно быть во время дождя. А когда сухо, кроссовки очень специфически поскрипывают. И даже через подошву ощущаешь, насколько гладкая у дороги поверхность. Ниже приведен сокращенный вариант статьи, которую я тогда написал для журнала.

* * *

Светает. Афинские дороги совершенно не предназначены для бега. От стадиона до выезда из города — около пяти километров, но на этом пути ужасающее количество светофоров, из-за этого приходится бежать рывками. Припаркованные в неположенном месте машины, стройплощадки — тротуар то и дело оказывается заблокирован, и мне приходится спускаться на проезжую часть. По утрам машины здесь так гоняют, что стоит ступить на дорогу — и ты уже в смертельной опасности.

Как раз когда я выбежал на Марафонский проспект, взошло солнце и тут же отключили все фонари. Еще немного — и солнце безраздельно завладеет этим городом.

На автобусных остановках потихоньку появляются люди. У греков после обеда принято отдыхать, поэтому рабочий день начинается довольно рано. Местные жители с любопытством меня разглядывают. Думаю, что бегущий по утренним афинским улицам азиат — зрелище не очень-то распространенное. Да и вообще, в Афинах не так уж много любителей бега трусцой.

Первые двенадцать километров — все время в гору. Жарко, ветра нет. На седьмом километре снимаю футболку. Я привык бегать голым по пояс, поэтому, избавившись от футболки, чувствую себя гораздо лучше (зато потом долго буду мучиться от солнечных ожогов).

Преодолев затянувшийся подъем, я наконец-то вырвался из города. Вздыхаю с облегчением. Но с другой стороны, именно здесь исчезает тротуар. Теперь вместо него — белая линия, которая тянется вдоль шоссе, отделяя проезжую часть от обочины. Начинается утренний час пик, машин становится все больше. Автобусы и грузовики проносятся мимо на скорости километров восемьдесят в час, не меньше. В названии «Марафонский проспект» мне чудился какой-то скрытый смысл, но на поверку проспект оказался обычной автострадой.

И тут я вижу первую дохлую собаку. Большую и коричневую. Никаких видимых повреждений у нее нет. Просто лежит на боку посреди дороги. Скорее всего, бездомного пса сбил ночью какой-нибудь лихач. Из тела еще не ушло тепло, оно не кажется мертвым. Со стороны похоже, что псина просто заснула на дороге. Водители проезжающих мимо грузовиков не обращают на труп никакого внимания.

Некоторое время спустя я натыкаюсь на раздавленного кота. Он абсолютно плоский, как расплющенная пицца, и уже совсем засох. Наверное, его сбили довольно давно.

Такая вот дорога.

И я спрашиваю себя: «Зачем тебе это нужно?» Стоило ли лететь из Токио в прекрасную Грецию лишь для того, чтобы, подвергая себя опасности, бежать по шоссе среди трупов? Неужели нельзя было найти более достойное занятие? В тот день на Марафонском проспекте я наткнулся в общей сложности на четырнадцать безвременно почивших животных: трех собак и одиннадцать котов. От этих подсчетов у меня совершенно испортилось настроение.

Я бегу и бегу. Солнечный диск всплыл над землей и с бешеной скоростью поднимается все выше и выше. Ужасно хочется пить. Вспотеть не успеваешь — воздух здесь очень сухой, и пот, выделяясь, тут же испаряется. На коже остается белая соляная корочка. Знаете такое выражение «бусинки пота»? Так вот, здесь влага испаряется до того, как успевают появиться бусинки. Тело зудит от соли. Облизываю губы — на языке остается привкус анчоусового соуса. Начинаю мечтать о ледяном пиве, но никакого пива, разумеется, нет и не будет. Примерно через каждые пять километров я останавливаюсь и подхожу к фургону, чтобы попить. Никогда еще я столько не пил во время забега.

В целом я чувствую себя совсем неплохо. Бегу в хорошем темпе, но при этом выкладываюсь всего лишь процентов на семьдесят. Дорога идет то в гору, то под гору. Но так как я двигаюсь из глубины материка к морю, то спусков чуть больше, чем подъемов. Город остался позади, потом кончились пригороды, теперь я оказался в сельской местности. Бегу по деревне Неа-Макри. Старики за столиками кафе потягивают из маленьких чашечек свой утренний кофе и, не проронив ни слова, провожают меня пристальными взглядами. Безмолвные свидетели еще одного ничем не примечательного кадра исторической хроники.

На двадцать седьмом километре опять подъем. Миную перевал, с вершины открывается вид на марафонские холмы. Я пробежал уже примерно две трети трассы. Подсчитываю сплит-тайм — время, которое мне понадобилось на прохождение разных этапов дистанции, — и прихожу к выводу, что вполне уложусь в три с половиной часа. Но все не так просто. На тридцатом километре поднимается ветер с моря, и чем ближе я к Марафону, тем сильнее он дует, царапая кожу, как наждачная бумага. Кажется, расслабься я хоть на секунду, меня тут же собьет с ног и унесет обратно в Афины.

В воздухе пахнет морем. Дорога мягко поднимается в гору. Это единственная дорога в Марафон — прямая, как линейка. Тут-то я и начинаю сдавать. Сколько ни пью, меня не перестает мучить жажда. Сейчас бы холодненького пивка!

Так, надо перестать думать о пиве. Надо перестать думать о солнце. И забыть о ветре, а также о статье, которую я должен буду написать. Надо сосредоточиться на движении и постановке ног — раз-два, раз-два. Эта проблема сейчас самая насущная.

Позади тридцать пять километров. Отсюда для меня начинается terra incognita: я еще никогда в жизни не пробегал больше тридцати пяти километров. Слева тянется цепь невысоких каменистых холмов. На них ни деревца, ни тропинки. Кому из многочисленных греческих богов пришло в голову сотворить нечто подобное? Справа — бесконечные оливковые сады. Все покрыто слоем белой пыли. Налетающий с моря ветер не стихает ни на секунду. Откуда он взялся вообще, этот ветер? Почему он такой сильный?

На тридцать восьмом километре я возненавидел всех и вся. Полная мерзопакость! Не хочу больше бежать! Я исчерпал весь запас энергии. Бегу и чувствую себя машиной, которая пытается ехать, хотя в баке ни капли бензина. Мне хочется пить, но я понимаю, что если сейчас остановлюсь, то вряд ли смогу заставить себя сдвинуться с места. Я умираю от жажды, но у меня даже нет сил, чтобы утолить ее. От этой мысли я прихожу в бешенство. Меня начинает бесить все: овцы, мирно жующие травку на придорожном пустыре; фотограф, бесперечь щелкающий затвором в своем фургоне. Звук затвора слишком громкий. Овец слишком много. Но спускать затвор — это работа фотографа, жевать траву — работа овец. Какие могут быть к ним претензии? И тем не менее я в бешенстве. На коже один за другим вздуваются белые пузырьки. Солнечный ожог. Что за чушь. Кому, в конце концов, нужна эта жара?