Смерть Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее Страница 13

Доктор Рибейро смотрит на нее вопросительно.

– Давид – паренек смышленый, – говорит он. – Нам с ним пока не выдалось времени как следует поболтать, но я все равно вижу, что он исключительный. Уверен, они с сеньорой Девито поладят.

– Давид достаточно пострадал от того, что с ним обращаются как с исключительным, доктор. Нормальное обучение – вот чего мы для него просим. Если хочет быть исключением – художником, бунтарем или кем угодно в этом духе, – пусть будет им позже, когда вырастет.

Сеньора Девито – такая юная, малюсенькая и тонкокостная, что едва достигает Инес до плеча. Ее кудрявые светлые волосы дыбятся нимбом у нее над головой. Она воодушевленно принимает их у себя в кабинетике: по размерам он – не больше шкафа.

– Так вы, значит, родители Давида! Он называет себя сиротой, но вы сами знаете, какие они, дети, в этом возрасте – чего только не придумают. Вы видели доктора Рибейро, а значит, в курсе, что Давид с нами тут пробудет сколько-то. Важно, чтобы его ум оставался деятельным. Не менее важно, чтобы мальчик не отставал по учебе, особенно в естественных науках и математике. По математике отстать очень легко, а потом ни за что не наверстаешь. Вы очень нам поможете, если привезете учебники Давида.

Он, Симон, поглядывает на Инес.

– Нам нечего привезти, – говорит он. – Не буду объяснять почему – все слишком сложно. Скажу попросту вот что: Давид, пусть и не сирота, последнее время учился в приюте «Лас Манос». Люди, содержащие «Лас Манос», не очень-то доверяют книгам.

– По моему мнению, – говорит Инес, – ему надо начать учебу целиком заново, с букваря и счета, словно ум у него – чистый лист, как если б Давид был младенцем. Его нужно натаскивать с основ, чтобы время, пока он в больнице, не ушло впустую. Вот что я предлагаю как родитель.

В крошечном кабинете сеньоры Девито они всего несколько минут, но в нем уже словно бы нет воздуха. Голова у него, Симона, кружится.

– Вы не против, если я открою дверь? – спрашивает он и открывает дверь.

Золотые локоны сеньоры Девито мерцают на свету.

– Я сделаю для вашего сына все от меня зависящее, – говорит она. – Но обязана предупредить уже сейчас… – Она подается вперед над своим узким столом, на котором нет ничего, кроме игрушечной птички из бусин и проволоки, сидящей на палочке и взирающей на них блестящими черными глазками. – Я обязана вас предупредить…

– О чем вы обязаны нас предупредить? – спрашивает он.

– Я обязана вас предупредить, что в такое трудное время… – Она качает головой. – Конечно, Давиду нужен букварь и все прочее. Но в такое время ребенку нужно нечто большее, чем букварь. Ему нужна рука, на которую он может опереться.

Она ждет, смотрит на них многозначительно, ждет, пока они усвоят сказанное.

Говорит Инес:

– Сеньора, за его краткую жизнь Давиду было предложено достаточно рук для опоры, он отверг их все. А вот подобающего образования ему не предложили. Человеку, у которого нет своих детей… у вас же нет своих детей, верно?

– Нет, нету.

– Легко кому-то вроде вас говорить нам, что́ Давиду нужно, а что нет. Но я знаю его лучше, чем вы, и говорю вам, что ему надо учить уроки, как любому нормальному ребенку. Вот и все. Я свое слово сказала. – Она берет сумку, встает. – Всего хорошего.

Он догоняет Инес уже в коридоре. Вид у нее величественный. Возможно – вид человека самонадеянного, возможно – упорствующего в заблуждениях, возможно – негодующего, но тем не менее величественный: вид женщины, которая с первого же взгляда, какой он бросил на нее, показалась ему истинной матерью мальчику.

– Инес! – окликает ее он.

Она останавливается и разворачивается к нему.

– Что? – спрашивает она. – Как на этот раз ты собираешься мне перечить?

– Я не собираюсь перечить. Напротив, я хочу сказать тебе, что я за тобой, целиком за тобой. Куда поведешь, туда я и двинусь.

– Правда? Ты уверен, что не пойдешь на поводу у красотки, которую пожирал глазами?

– Я пойду за тобой, тебя буду слушаться – и больше никого. Что еще могу я добавить?

Приближаясь к детскому отделению, они слышат голос Давида, ровный, уверенный.

– Он знал, что это клетка, а не карета, но все равно позволил колдуну запереть себя, – говорит Давид. – Он знал, что, когда б ни пожелал…

Они с Инес замирают на пороге. У изножья кровати Давида, слушая его, сидит молодая женщина, упитанная, словно голубь, в сестринской форме. Вокруг нее столпились другие дети из отделения.

– Он знал, что, когда б ни пожелал, он сможет удрать, потому что еще не изобрели замо́к, способный удержать его. И тогда колдун щелкнул кнутом, и два здоровенных коня потащили карету, где в клетке сидел благородный рыцарь. Коней звали Перл и Тень. Перл был белый, Тень – черный, оба равны друг другу по силе, но Перл был конем тихим, рассеянным, он вечно думал о чем-то, а Тень – лютым и неукротимым, то есть он вечно хотел бежать своей дорогой, и потому колдуну иногда приходилось стегать его, чтоб слушался. Эй, Инес! Эй, Симон! Вы слушаете мою историю?

Молодая медсестра подскакивает и, втянув голову в плечи, виновато семенит прочь.

Дети, облаченные в больничные небесно-голубые пижамы, не обращают на Инес и Симона внимания, нетерпеливо ждут, когда Давид продолжит рассказ. Самая маленькая среди них – девочка с хвостиками, не старше лет четырех-пяти, старший – крепкий мальчик, у него уже намечаются усы.

– Они ехали и ехали, пока наконец не приехали к границе новой неведомой страны. «Тут я брошу тебя, Дон Кихот, – сказал колдун. – Дальше лежат владения Черного Принца, туда даже я страшусь проникать. Предоставлю белому коню Перлу и черному коню Тени влечь тебя в твои дальнейшие приключения». С этими словами колдун напоследок хлестнул кнутом, кони понеслись и потащили Дон Кихота в его клетке в неведомую землю.

Давид умолкает, смотрит в пространство.

– И? – подает голос маленькая девочка с хвостиками.

– Завтра я увижу дальнейшее и расскажу, что произошло с Дон Кихотом.

– Но с ним же ничего не случилось, да? – спрашивает маленькая девочка.

– Ничего плохого с Дон Кихотом не случается, потому что он хозяин собственной судьбы, – говорит Давид.

– Это хорошо, – отзывается маленькая девочка.