Смерть Иисуса - Джозеф Максвелл Кутзее Страница 14

– То есть он не умрет?

– Разумеется, нет. Никто не умирает от больных коленок. Кто тебе сказал, что он скоро умрет?

– Другие ребята. Когда он вернется?

– Я тебе сказал: когда поправится.

– Можно повидать его в больнице?

– Больница очень далеко. Нужно сесть в автобус, чтобы туда добраться. Даю тебе слово: Давид скоро вернется. На следующей неделе – или через одну.

Он пытается выбросить юного Артемио из головы, но разговор этот не дает ему покоя. С чего дети взяли, что Давид смертельно болен?

Приехав в детское отделение наутро, он замирает перед дверью. Человек в белом облачении больничного санитара сидит на кровати Давида, едва ли не головой к голове с мальчиком, они вместе смотрят на что-то, лежащее на покрывале между ними. И лишь когда человек поднимает голову, он, Симон, потрясенно осознает, кто это. Это Дмитрий, человек, убивший учительницу Давида – он удавил ее, и его посадили под стражу на всю оставшуюся жизнь, но вот он вернулся, словно злой дух, преследовать ребенка – и они теперь вдвоем играют в кости!

Он, Симон, решительно шагает вперед.

– Руки прочь от этого ребенка! – кричит он.

Мирно улыбаясь и убирая кубик в карман, Дмитрий отступает. Другие дети в палате ошарашены, одна малышка принимается плакать, вбегает медсестра.

– Что здесь делает этот человек? – требует ответа он, Симон. – Вы разве не понимаете, кто это?

– Успокойтесь, – говорит медсестра. – Этот человек – санитар. Он прибирает в палатах.

– «Санитар»! Он осужденный убийца! Ему место в психиатрическом отделении! Как его допускают сюда, без охраны, к детям?

Молодая медсестра встревоженно отшатывается.

– Это правда? – шепчет она, а заплакавший ребенок ревет еще громче.

Заговаривает сам Дмитрий.

– Все до последнего слова, что говорит этот господин, – правда, сударыня, каждое слово. Но, прежде чем делать поспешные выводы, задумайтесь. Почему вы считаете, что суд в его мудрости обрек меня на заключение не в одной из многочисленных тюрем, а в этой больнице? Ответ очевиден. Он прямо у нас перед глазами. Чтобы меня можно было исправить. И исцелить. Потому что больницы – они для этого. И я исцелен. Я новый человек. Желаете доказательство? – Он лезет в карман и извлекает оттуда карточку. – Дмитрий. Таково мое имя.

Медсестра всматривается в карточку, передает ему, Симону. Город Эстрелла. Министерство здравоохранения, – читает он. – Сотрудник номер 15726М. Фотография Дмитрия, голова и плечи, чистосердечный взгляд в объектив.

– Уму непостижимо, – шепчет он. – С кем тут можно поговорить – из начальства?

– Можете поговорить с кем пожелаете, – говорит Дмитрий, – но я тот, кто есть. Как, по-вашему, человеку избавиться от беса, что сидел у него на плече много лет и нашептывал скверные советы ему на ухо? Сидя в одиночной камере день и ночь, тоскуя? Нет. Ответ – в добровольном черном труде, том, какого приличная публика чурается. Вот почему я здесь. Я мету полы. Я драю туалеты. И тем самым преображаю себя. Становлюсь новым человеком. Плачу свой долг обществу. Заслуживаю себе прощение.

Давнишний Дмитрий, Дмитрий, которого он, Симон, помнит, был крепко сложен и грузноват. Обвисшие волосы, одежда пахнет куревом. Новый Дмитрий стройнее, осанка прямая, не пахнет ничем, кроме больничного антисептика. Волосы коротко стрижены, кудри жмутся к черепу. Белки глаз, некогда желтоватые, сияют крепким здоровьем. Вправду ли Дмитрий стал новым человеком, человеком преображенным? Очевидно, это так. И все же он, Симон, глубоко сомневается.

Медсестра берет на руки плачущую девочку, пытается ее успокоить.

Он, Симон, обращается к Дмитрию.

– Как бы то ни было, держись подальше от Давида, – цедит он. – Если еще раз увижу тебя с ним – за свои действия я не отвечаю.

Кротко, даже покорно склонив голову, Дмитрий, забирает ведро и удаляется.

Давид наблюдает за всем этим представлением с кровати, рассеянно улыбаясь, – это спектакль, в котором двое взрослых мужчин воюют из-за Давида.

– Почему ты расстроен, Симон? Ты разве не рад, что Дмитрий меня нашел? Знаешь, как у него это получилось? Он услышал, как я его зову. Сказал, что слышал меня, словно радио, у себя в голове, слышал, как я велю ему прийти.

– Как раз такое и может сказать помешанный – что он слышит голоса у себя в голове.

– Он дал мне слово, что будет навещать меня каждый день. Говорит, что исцелился от безумия, никого убивать больше не будет.

Теперь встревает молодая медсестра.

– Простите, что вмешиваюсь, сеньор, – говорит она, – но вы Давиду отец?

– Да, я выполняю эти обязанности по мере сил.

– В таком случае, – говорит медсестра (именная карточка на груди гласит «Сестра Рита»), – вы не могли бы зайти в Administración? Это срочно.

– Через минуту пойду, непременно. – А затем, когда она отходит подальше: – Тебе нравится сестра Рита? Она хорошо с тобой обращается?

– Со мной все хорошо обращаются. Они хотят, чтобы я был доволен. Они считают, что я скоро умру.

– Чепуха какая, – говорит он, Симон, уверенно. – Никто не умирает от больных коленок. Давай я схожу и узнаю, чего там хотят люди из Administración. Вернусь.

Из двух конторок Administración он выбирает ту, за которой сидит женщина постарше, подобрее с виду.

– Я по поводу мальчика по имени Давид, – говорит он, склоняясь к отверстию в стекле. – Мне сказали, что дело срочное.

Женщина перебирает бумажки у себя на столе.

– Да, у меня тут где-то его документы… А, вот. Нужно подписать бланк согласия и бланк госпитализации. Вы отец?

– Нет, но выступаю в его роли. Отец неизвестен. Это долгая и сложная история. Если вам нужна подпись, я подпишу все, что вы мне предложите.

– Мне нужен идентификационный номер ребенка.

– Его идентификационный номер, если я правильно помню, 125711N.

– Это новилльский номер. Мне нужен эстрелльский.

– А новилльский номер нельзя? Вы же не собираетесь отказать в лечении ребенку только потому, что он из Новиллы.

– Это для учета, – говорит женщина. – Прошу вас, когда приедете в следующий раз, привезите его эстрелльскую карточку и эстрелльский номер.

– Так и сделаю. Вы сказали, там еще второй бланк.

– Бланк согласия. Его должен подписывать родитель или законный опекун.

– Я подпишу как опекун. Я опекал Давида почти всю его жизнь.

Она смотрит, как он подписывает документ.

– Это все, – говорит она. – Не забудьте привезти карточку.

Вернувшись в палату, он обнаруживает вокруг кровати Давида такую плотную толпу, что самого Давида и не видно: не только сестра Рита и учительница с золотыми кудрями и длинными сережками, сеньора Девито, но и полдюжины мальчиков из многоквартирника, а также двое детей, которых он, Симон, помнит по приюту, – Мария Пруденсия и очень высокий тощий парнишка, чьего имени он не знает. Дмитрий там же, опирается на дальнюю стену, ехидно оглядывает его, Симона.