Смерть Вронского - Неделько Фабрио Страница 12

Рыжеволосый попросил помочь ему надеть рубашку, и некоторые из присутствующих только тут обратили внимание на страшные шрамы, пересекавшие его тело, — следы участия в партизанской войне полувековой давности. Майор бросился ему помогать.

— Что касается убитых, — подал голос лысый толстяк, — все остается как и до сих пор — их нет, вы о них ничего не знаете. А сами по-прежнему всех до одного возвращаете в фурах назад, в Сербию. Это же относится и к танкам, когда дело дойдет до настоящей войны. Пусть даже их будут тысячи. Потому что мы, товарищи, любой ценой добьемся того, чего хотим добиться.

И снова под деревьями с узкими, удлиненными, похожими на перья листьями показалась колонна беженцев. Через открытые настежь окна было видно, что она тянется по всей пшеничной равнине, было слышно, как пронзительно скрипят перегруженные телеги и тачки, ржут лошади и звучит музыка портативных радиоприемников.

Один только капитан первого класса, находившийся у самого дальнего края большого штабного стола, за все это время не проронил ни слова, он неподвижно стоял, глядя через окно в высокое небо над равниной, бескрайнее, голубое, по которому сейчас под предводительством пышного облака розоватого цвета проплывала череда его пухлых белых собратьев; и, следя за ними, он чувствовал, что его успокаивает это высокое небо над равниной, бескрайнее, голубое, что оно уводит его в какие-то далекие пространства, где царят спокойствие, тишина и мудрость, и этот небесный мир не могут нарушить никакие, даже самые бесстыдные человеческие слова.

А в спокойствии он очень нуждался, потому что после этого совещания ему предстояло вернуться к исполнению своих привычных обязанностей в казарме, и в этом не было бы ничего странного, не находись эта казарма югославской армии на хорватской территории!

Тут сбежавший из Винковцев полицейский попросил у него закурить и, увидев при этом через окно колонну беженцев, с шумом двигавшуюся в восточном направлении, удовлетворенно заметил, лизнув кончик сигареты:

— Эта колонна еще одно доказательство эффективной работы нашей пропаганды. Эти люди поверили, что усташи перебьют их всех до одного!

Капитан тихо заметил в ответ:

— Знаете, я никогда бы не поверил, что мне придется обращать в бегство мой собственный народ, да еще пользуясь теми методами, которые мы изучали на занятиях по психологической войне! А ведь именно так получается, друг мой, когда у людей перепутаны причины и следствия. Кто-то, как эти, бросится в страхе бежать, кто-то, оставшись, возьмет в руки оружие, чтобы разрушить хорватское государство. — И горько добавил: — Нам пригодятся и те, и другие. Бывший полицейский бросил взгляд на лежавшие на столе сливы, перламутровые, сине-зеленые, недозрелые, и скороговоркой произнес:

— Боже, сделай так, чтобы все у нас получилось.

— Боюсь, что так не получится, — медленно и снова тихо выговорил капитан первого класса. «И ведь кто-то во всем этом виноват», — ужаснулся он про себя.

Тут босоногая старуха внесла и поставила на стол новые бутылки с ракией. И снова, как и в прошлый раз, беззвучно исчезла.

Бывший полицейский взялся за бутылку:

— Товарищ полковник, еще глоток?

— Спасибо за предложение. Мое личное мнение, что пить больше не стоит. Но это не приказ, — ответил полковник.

Прежде чем покинуть помещение, рыжеволосый в армейской форме пальцем поманил к себе майора и сказал ему:

— Завтра забирай с собой в Вуковар и эскадрон русских добровольцев.

— Есть! — отрубил майор.

— С ними и этот граф… его зовут… — он не мог вспомнить русского имени графа.

— Граф Алексей Кириллович Вронский, — с готовностью подсказал майор.

— Да, он самый. Присмотри, чтобы с ним там чего-нибудь не случилось. Говорят, он большая шишка.

Все быстро покинули деревянный дом и направились каждый своим путем. Тот, что пил пиво из горлышка, отшвырнул бутылку подальше в заросли диких маков и папоротника.

А когда в комнате остались только они одни, мать Мория потянула за рукав Царя ветров и сказала ему, показывая рукой на окно, в котором еще виднелась фигура капитана первого класса, быстро удалявшегося по тропинке через высокую летнюю траву:

— Этого ты не трогай. Этот — мой.